Валерий Яков, Тбилиси.
«Семья». № 10, 1991г.
Если враг не сдается…
Женщины сидели в холле гостиницы «Иверия», укрывшись одеялами, и тихо переговаривались. Над их головами белели прикрепленные к стене плакаты с надписями на грузинском и английском языках. Узнав, что мы – журналисты, они дружно встали, обступили нас и начали, перебивая друг друга, рассказывать о тех страданиях, которые им пришлось пережить в Цхинвале, о жестокости осетинских боевиков. «Они сжигают наши дома, убивают наших мужчин, истязают женщин, – говорит, волнуясь, Нази Джабашвили. – Их поддерживают советские войска, тайно вооружают, укрывают на своих базах от нашей милиции. Боевики изготовляют оружие и на заводах города, поэтому наши энергетики отключили свет. Я считаю, что они поступили правильно. А в свои дома мы вернемся обязательно после того, как с этими экстремистами будет покончено…»
Слушаю невеселые рассказы, запоминаю леденящие воображение подробности, прошу называть адреса, чтобы, приехав в Цхинвал, самому проверить услышанное.
Ближе к полуночи снова прихожу в холл и вижу: женщин нет, остались лишь плакаты над сдвинутыми креслами. В пресс- центре Верховного Совета Грузии узнаю – женщины –беженцы дежурят в Тбилисских гостиницах Института до двадцати трех ноль – ноль. Акция организована для того, чтобы привлечь внимание мировой общественности, введенной в заблуждение «проосетинской центральной прессой», к трагедии грузинских беженцев на грузинской земле. Только в Тбилиси их, по данным пресс-центра Верховного Совета, более трех тысяч. Кто-то устроился у родственников, кто-то – у друзей, многие живут в гостинице «Абхазия». Мужчин почти нет, они, как говорят женщины, «защищают свой дом и свою землю».
Коридоры и номера «Абхазии» напоминают шумное, не очень ухоженное общежитие – множество людей, постоянный гвалт, пеленки на батареях и у электрокаминов. Чувствуешь, что это не просто политическая акция, а просто измотанность и предельная усталость измученных женщин. «Я живу здесь уже больше месяца, – говорит Нана. А. из Цхинвала и просит не называть ее фамилию, дабы потом не отомстили осетинские боевики. – У меня бабушка осетинка, друзья осетины, но теперь я их всех боюсь. Я даже дочку год назад родила здесь в Тбилиси, боялась, чтобы с нами не случилось что-нибудь в роддоме Цхинвала. Когда началась стрельба и погромы, меня позвала к себе на ночь соседка осетинка. Но все равно было страшно, и я с дочкой убежала сюда. Теперь знаете, если мне попадется осетин, я ему честное слово что-нибудь плохое сделаю. А если у меня будет автомат, кого-нибудь из них убью».
Примерно то же говорили и другие женщины, окруженные своими и чужими детьми. Их слова были полны горечи, обиды и, увы, ненависти…
Вечером зеленый «уазик» мчал нас из Тбилиси в Гори. Впереди сидели те самые грузинские боевики, о действиях которых так много пишет союзная пресса и молчит республиканская. Мы без особых усилий нашли штаб в центре Тбилиси. Вместе заехали на автобазу, где было заправлено бензином десяток канистр, подождали пока загрузят в сопровождающий нас «рафик» продукты и одежду. Боевики не прятали своего оружия – на поясе у каждого кобура с пистолетом, в руках – автомат или карабин, в подсумках – наряженные магазины. Они даже позволили себя фотографировать, попросив лишь «не очень» снимать автоматы.
Возглавлял группу сорокапятилетний… художник-график. «Я взял в руки оружие, чтобы защитить мою землю от экстремистов, – говорил он, не отрывая взгляда от дороги и придерживая между коленями автомат. – О каком творчестве, о каком вдохновении можно говорить, когда сепаратисты пытаются отнять у нас исконно нашу территорию. На грузинской земле горят грузинские дома, а наша независимость находится под угрозой. Я не хочу, чтобы погибали молодые, их руки еще понадобятся Грузии, а свою жизнь, если случится, готов отдать».
Машины остановились у здания ГУВД в Гори, и боевики, не снимая оружия, провели нас внутрь, представили работникам милиции, попросили переправить дальше – к Цхинвалу, а сами, попрощавшись и предупредив нас о жестокости осетин, уехали на базу – в грузинское село в зоне боевых действий.
Уже в полной темноте милицейский «жигуленок» подвез нас к линии фронта – посту ГАИ у въезда в Цхинвал. За несколько минут до поста по нашей машине со стороны города ударило несколько выстрелов. Водитель спокойно констатировал: «Пронесло». Мы согласились молча.
Цхинвал.
Город во тьме
Первую ночь на осетинской стороне мы провели среди местных боевиков. Они нас встретили радушно, усадили за стол – поесть с дороги, плеснули в граненые стаканы красного виноградного вина. Не удержались от расспросов – сильно ли третировали или задабривали нас грузины? На столе горела свеча, отбрасывая причудливые блики на лица и стены, за окном утопал во тьме город, лишенный энергии и воды, отрезанный от внешнего мира жестокой блокадой. Ночью он казался пугающе мертвым, и только костры у пикетов, да раздававшиеся время от времени выстрелы подтверждали биение жизни.
Утром в холодные, промерзшие школы потянулись редкими стайками дети. Занятия возобновились после месячного перерыва, но уроки были короткими – минут по двадцать , чтобы ребята, сидящие в пальто и куртках, не успели замерзнуть и могли побегать, согреться.
На улицах школ, скверов, жилых домов замерли разбитые, прострелянные во время январского наступления грузинской милиции на город автобусы, троллейбусы, машины. Сияет выбитыми окнами областной театр, разгромленный боевиками в милицейской форме. Не лучше выглядит и здание обкома партии, по-прежнему украшенное развевающимся, как ни в чем не бывало, красным флагом. Сиротливо темнеют выгоревшими проемами сожженные грузинские и осетинские дома. Закрыты двери магазинов, часть которых разграблена во время боев, не работают почти все учреждения, замерли заводские цеха из-за отсутствия электроэнергии. (Когда этот номер уже подписывался в печать, пришло сообщение: в город дали электроэнергию…)
Мы зашли на завод «Вибромашина», названный нам грузинской стороной, как выпускающий оружие, прошлись по безжизненным цехам, заглянули в пустые подсобки и не обнаружили ничего, что даже намекало бы на возможность изготавливать оружие.
А после завода заглянули по некоторым адресам, названным нам в Тбилиси грузинскими беженцами. Те квартиры и дома, которые мы проверили, оказались целыми, а в некоторых случаях, даже охранялись соседями – осетинами.
Во все дни трагических событий не прекращалась жизнь в городском роддоме, точнее – в нескольких палатах здания, которые удалось обеспечить «буржуйками и обогревать». По ночам роды принимались при свечах, и керосиновой лампе. Было много выкидышей, много преждевременных родов – из-за сильных стрессов, перенесенных женщинами. В эти дни многие из них приезжали в роддом на БТР-ах, некоторые пробирались ночами пешком через горный заснеженный перевал.
Четверо-шестеро малышей появляются на свет в течение суток среди этих промерзших стен., шестьдесят пять детей родились в цхинвальском роддоме с начала январских событий.
Асида Гузитаева сидит в машине у ворот воинской части, бережно прижимая к себе закутанного в одеяло сынишку, которому всего 10 дней. Она ждет БТР, чтобы вернуться в родное село, (родственники договариваются с военными), охотно рассказывает о муже – участковом милиционере Василие Гузитаеве. Он отправил ее в роддом тоже на БТРе, сам остался с матерью, обещал обязательно приехать и забрать с ребенком, но что-то так и не дает о себе знать. До Асиды дошли слухи, что его избили, когда он пытался проехать в город, поэтому она решила не ждать и возвращаться домой, забрав у родных старшего сынишку. Шестилетний Вадим нетерпеливо ерзает на переднем сидении, не в силах дождаться обещанного БТРа. За эти дни без конца надоедал всем вопросом, когда вернется к папе, а теперь, перебивая наш разговор, спрашивал маму, долго ли еще ждать.
Асида успокаивала сына, легонько покачивала маленького Алана, тихим умиротворенным голосом отвечала на мои вопросы. Она еще не знала, что ее муж, Василий Гузитаев 5 дней назад действительно пытался попасть в город, но был задержан грузинскими боевиками, опознан и убит. Теперь родственники упрашивали военных выделить БТР и никак не могли решиться сказать Асиде, что везут ее вместе с детьми на похороны.
Отсутствие в городе электричества и воды особенно ощутимо ударило по дому престарелых. Обессиленные старики умирали от холода, примерзая по ночам к обледеневшей постели. Те, кто мог двигаться, бродили сгорбленными призраками у нескольких «буржуек», установленных в коридоре старухи тянули к окну натруженные за десятилетия руки, старики потихоньку кололи для прожорливого огня деревяшки, а лежачие постояльцы, одетые во всю свою одежду, укрывались с головой, дрожали от холода и ждали мучительного конца. Почти каждую ночь кто-нибудь умирал. Первых десять человек похоронили тут же за кочегаркой, вбив в холмики металлические таблички, с коряво написанными фамилиями: Шевцова, Датешидзе, Ананиашвили…
Теперь у стариков уже не хватало сил на то, чтобы сколачивать новые гробы, да и досок не стало, поэтому умерших просто складывали рядком вначале в морге, тоже за кочегаркой, а затем, когда места не стало, – в душевой.
Так и лежат еще девять человек, укрытых с голов чистыми простынями. Или – п о к а девять.
Еще одно кладбище, но уже для молодых, возникло во дворе школы номер пять. Сюда приносят тех, кто погибает от шальных пуль и прицельных выстрелов. Дорога на городское кладбище закрыта, оно – на грузинской территории, а там могут обстрелять или избить. Так в центре города нежданно – негаданно был выбран для кладбища школьный двор.
На крыше школы сереют выцветшие от времени метровые буквы «Слава КПСС». Они нависают над свежими могильными холмиками, и это, единственное в стране кладбище с таким оптимистичным лозунгом.
Ночью мы снова сидим у костров с боевиками, естественно, осетинскими. И слушаем их рассказы о коварстве и жестокости «грузинских боевиков». Слушаем сетования – как тяжело достать оружие, как мало на каждого патронов, слушаем почти мечтательное – скорей бы весна! А там леса, горы станут доступнее, и уж тогда грузинские села, грузинские старики ответят сполна за все, что терпят сейчас осетины.
Владикавказ.
«Дорога Жизни»
Отрезанную блокадой Юго – Осетию с внешним миром связывал лишь один путь – дорога на север, через главный Кавказский хребет и Рокский тоннель. По этой дороге в Джаву и Цхинвал поступала помощь продуктами, одеждой, медикаментами, топливом из Северной Осетии, из других регионов страны. По этой же дороге тянулся на север бесконечный поток беженцев, в основном женщины и дети. Мужчины остались защищать свои дома.
В середине февраля «Дорога жизни», так ее стали называть, неожиданно оборвалась. Обильные снегопады и подтаивание снегов сделали свое черное дело – на дорогу обрушились лавины. Часть беженцев вынуждена была остаться на Южной стороне хребта, в Джавском район, часть оказалась отрезанной с двух сторон, они сидели в машинах, автобусах, дожидаясь, пока будет пробит путь. Сидели сутки, другие, ведя неспешные разговоры, развлекая скучающих от безделья детей, прогуливаясь вокруг машин. В их умиротворенном спокойствии чувствовалась, что самое страшное – стрельба, пожарища, боевики – для них позади. Теперь уже можно спокойно ждать открытия дороги, сколько потребуется, отдыхая от пережитого. Ждать не стали лишь те, у кого по больше сил и не очень маленькие дети, – пошли пешком. У машин с женщинами и малышами остались водители и группа мужчин – для охраны и помощи.
Через четырехкилометровый Рокский тоннель мы двигались с факелами в руках, освещая себе дорогу в непроглядной темноте, затем пересекали одну за другой десятки уже сошедших больших и маленьких лавин, изредка поглядывая наверх на нависающие в вышине снежные шапки и опасаясь новых обвалов.
26 километров нашего перехода через Кавказский хребет оказались серьезным испытанием для нас взрослых, а как его перенесли дети – остается лишь удивляться. Узкая тропа, пролегающая временами по самому краю снежной кручи, требовала постоянного внимания, но нисколько не мешала думать, вспомнить увиденное, снова и снова перебирать подробности.
Можно давать разные оценки тому, что происходит и происходило в последнее время в Южной Осетии: бесконечно долго муссировать причины трагедии, обращаясь к самой древней истории; ссылаться и на классиков, и на нынешних лидеров. Можно успешно делать вид, что вообще ничего не происходит, и где-то просто перевернулась еще одна тарелка клубники. Можно вообще избегать этой темы, словно ее и нет, а значит – нет и никаких проблем. Но от всего этого не прекращаются пожары и не смолкают выстрелы. Десятки убитых, сотни раненых – счет жертв гражданской войны в Южной Осетии продолжает пополняться. Политики заигрались, бесконечно двигая живые пешки в своих амбициозных комбинациях, борьба идеологий и доктрин выплеснулась в уличные бои. И сегодня, когда гремят выстрелы, уже не столь важно, кто из лидеров более прав, а кто менее, кто первым начал и кто первым ответил. Политические конфликты перерастают в межнациональную войну, гибнут люди, ненависть захлестывает разум. Но у пикетов и баррикад нет детей наших сановных правителей, их жены не бегут заснеженными горными перевалами, мечтая лишь о кусочке хлеба и глотке горячего чая для своего ребенка. Их престарелые родители не примерзают по ночам к обледеневшим казенным койкам и не сколачивают днем из последних сил гробы для самих себя.
Политики продолжают свои великие игры, бесстрастно тасуя чужие жизни и судьбы. Но почему же за эти игры так слепо и беспрекословно расплачиваются обычные люди? Почему так легко поднимается рука на человеческую жизнь – грузина ли, осетина, русского, узбека, не важно на чью, и не важно кем, главное – что на Жизнь? Какие доктрины, какие лозунги стоят этого? Какие идеи могут оправдать прицельный огонь по безоружным людям, отключение воды и тепла для стариков и детей?
Мы не случайно побывали и на одной и на другой стороне незримой линии фронта, не случайно привели, практически не редактируя, высказывания одних и других. Пусть они излишне эмоциональны и субъективны, важно понять, что и в том и в другом случае страдают люди, не масса, не нация – конкретный человек. А ненависть и жажда мести лишь порождают новые страдания.