70-летию Великой Победы. Гучмазов А.Г. «Генерал армии И.А. Плиев»

Глава пятая

Первые итоги

(Продолжение)

1. Плиев размышляет… Отстранение от командования корпусом, в формирование которого вложил всю свою душу и нерастраченную энергию, корпусом, с которым он прошел весь крестный путь от реки Межи до стен Москвы, а затем изведал хоть и скупую, сдобренную горечью потерь, но все таки радость — радость первых побед, одержанных в ходе контрнаступления, Плиев переживал тяжело. Объяснялось это не столько тем, что его понизили в должности, хотя для военачальника не лишенного чувства самолюбия и здорового честолюбия, обстоятельство это и немаловажное, но, главным образом, тем, что он испытал на собственной шкуре что такое несправедливость в его неприкрытой, циничной форме. Было, конечно же, обидно. Обидно вдвойне, потому что чувствовал свое бессилие воздать обидчику должное сполна и немедленно. Но обиду эту он ни коей мере не переносил на Родину. «Командующий армией, а тем более фронтом — большие начальники, — думал Плиев, — но, как бы они ни козыряли приказами от имени Родины, они еще не родина. Командующие приходят и уходят, их много, а Родина остается. Она всегда одна, и ее — единственную — можно только любить. Любить при всех обстоятельствах, какие бы обиды и от кого бы не приходилось испытывать. Родина тут ни при чем. Родина — всегда мать, и она всегда права».

Плиев воевал не ради наград, чинов и званий, не ради того, чтобы тешить собственное тщеславие, не ради карьеры любой ценой, а потому и не во славу вышестоящих начальников. Он служил не Иванову или Петрову, или кому-нибудь еще. Он воевал за Родину! За Родину, которая оказалась в тяжелом положении и которая нуждалась в нем и миллионах ему подобных. За свою социалистическую Родину, которая, Плиев это хорошо знал, всегда справедлива к своим сынам, и если иногда все таки допускается несправедливость, то это не Родина виновата, а те деятели, которые, поправ нормы социалистической морали и воинской этики, а иногда и законности, прикрывают свои корыстные и далеко не всегда чистоплотные замыслы высокопарной демагогией и святым именем Родины.

Зная, что далеко не всегда и не всякое начальство может достойно представлять Родину и говорить от имени ее, Плиев, если чувствовал свою правоту, никогда не покорялся обстоятельствам. Однако он не любил канючить, жаловаться, доказывать… Единственным, достойным мужчины, а тем более коммуниста-военачальника способом доказать свою правоту он считал упорную, самоотверженную деятельность на благо Родины. То, что свершилось по воле «судьбы» и начальства, он стал оспаривать неутомимым трудом, продолжая формирование «дубля» 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Чтобы выправить положение и вновь «сесть на коня», Плиев работал с утроенной энергией, отдавая делу всего себя без остатка. Не словом, а делом пытался он доказать начальству, как оно ошибалось в своем отношении к нему. Плиев делал все, что мог и нужно было де-лать, чтобы как можно скорее превратить «дубль» в полностью боеспособный самостоятельный боевой организм. И он добился своего: за считанные недели ему удалось сформировать новый, полнокровный кавалерийский корпус, готовый к боевым действиям.

Однако, Плиев, всецело занятый формированием нового кавалерийского корпуса, вместе с тем много думал о пройденном пути. Это естественная потребность каждого нормального человека: осмысливать то, что было, с тем чтобы во всеоружии встретить то, что будет. Без осмысления опыта прошлого невозможна успешная деятельность в будущем. А Плиеву, он это хорошо знал, предстояли новые испытания, и к ним нужно было готовиться. Поэтому Плиев много думал о пройденном пути не только в плане личных неудач или успехов. Он думал и о том, чему был свидетелем и участником, и обо всем том, что происходило вокруг — на планете, в родной стране, на всем советско-германском фронте. Он не умел, не мог и не хотел замыкаться в собственной скорлупе. Он был советским военачальником, он был коммунистом и поэтому он имел всегда и обо всем — даже о самых больших, казалось бы, никак не вмещающихся в масштаб его деятельности событиях и явлениях — свое мнение, свое суждение.

…Первые же удары врага поставили советские войска в чрезвычайно тяжелое положение, найти выход из которого, тем более в короткие сроки, представлялось почти невозможным. И тем не менее Красной Армии, несмотря на допущенные в начале войны ошибки, благодаря несгибаемой стойкости советского народа и его солдат удалось избежать разгрома, вырваться из гибельных для нее обстоятельств и получить перспективы, которые, несмотря на огромные материальные и территориальные потери, сулили хоть и не скорую, но все таки победу—нашу победу! На это понадобилось более полугода. Полугода тяжелейших испытаний на фронте и в тылу. Трагически ошибочные стратегические решения, непростительные оперативные просчеты, переоценка собственных и недооценка вражеских возможностей не смогли перевесить того упорства и стойкости, мужества и героизма, которые проявляли воины Красной Армии на каждом рубеже, отведенном им для обороны.

Последствия стратегически и оперативно проигранных сражений они смягчали своей самоотверженностью и самопожертвованием. И это, в конце концов, уже через пять месяцев после начала войны позволило Красной Армии остановить наступление врага, а затем и самой перейти в контрнаступление.

Нельзя сказать, что весь путь, пройденный советскими войсками от границы до стен Москвы был обозначен сплошными ошибками в решениях высшего командования и беспримерной доблестью советских воинов. Нет, бывало и наоборот. Разумные оперативные решения в ряде случаев не были реализованы из-за недостаточной стойкости в ротах и батальонах. Все было. И если бы поменьше допускалось ошибок и просчетов и во всех случаях проявлялась стойкость, подобная той, которую проявили солдаты Панфилова и казаки Плиева, то путь Красной Армии от границы в сторону Москвы был бы оборван значительно раньше и обошелся бы он нашей Родине гораздо меньшими потерями и в пространстве, и в людях, и в технике. Но из песни слов не выкинешь: что было, то было! В сложном взаимодействии факторов, обозначенных плюсами и минусами, складывалась обстановка, которая на определенном этапе обернулась для Красной Армии некоторой стабилизацией положения и даже возможностью перехода к более активным действиям.

Но всему этому предшествовали отступление и оборона, сопровождавшиеся тяжелыми кровопролитными сражениями. Красная Армия прошла крестный путь. Путь, в ходе которого ошибки и правильные решения, малодушие и несгибаемая стойкость своеобразно складывались и соответственно обозначали положение советских войск на том или ином рубеже в каждый данный момент, обусловливали их потери, обусловливали их боевые возможности на будущее. Но, так или иначе, плюсы перевесили: ценой огромных усилий Коммунистическая партия, советский народ и Красная Армия сделали свое дело: создали в конечном счете стабильный стратегический фронт обороны и, в значительной мере обескровив вермахт, создали предпосылки для успешного контрнаступления.

Боевой путь войск Красной Армии в ходе контрнаступления тоже не был усыпан розами. Нелегко было без паузы, без передышки после тяжелейших оборонительных боев, испытывая огромный недостаток буквально во всем, начиная от боеприпасов и кончая танками, стойкость в обороне перековать в натиск в ходе контрнаступления. И все-таки, несмотря на все этой сложные условия зимы войска Красной Армии осуществили ряд успешных операций, в результате которых была снята непосредственная угроза со стороны врага столице нашей Родины — Москве. Более того, немецко-фашистские вой-ска группы армий «Центр» оказались на грани катастрофы.

…Да, много было пройдено километров, а еще больше — испытано, и не осмыслить все это было невозможно. Тем более, что удач в борьбе с врагом пока было меньше, чем неудач: ведь враг еще топтал огромные просторы родной земли и впереди еще предстояла долгая и тяжелая борьба за ее освобождение от фашистских захватчиков.

Горечь испытанных поражений и незавершенность первых удач заставили Плиева думать, думать о том, как могло случиться такое, что фашисты оказались у стен Ленинграда, под Москвой, в Ростове… Почему же так случилось, что враг оттеснил нас в глубь страны, и почему нам с таким трудом и лишь ценой огромных потерь удается отвоевывать у врага каждый метр своей, родной земли? На все эти вопросы Плиев искал четкие, ясные, объективные ответы: ведь он не терял надежды вновь встать во главе действующего боевого организма… Ему нужно было знать, как действовать в дальнейшем, чтобы не допускать вновь тяжелых ошибок, чтобы бить врага наверняка, с учетом уже накопленного боевого опыта и тех новых более мощных средств борьбы, которые во всевозрастающем объеме уже поступали на вооружение Красной Армии.

Естественно, что в поисках ответов на жгучие вопросы Плиев в первую очередь обращался к выступлениям и приказам Народного Комиссара Обороны И. В. Сталина, в которых давался анализ причин, по которым Красная Армия поначалу терпела неудачи. Наряду с другими причинами и, надо сказать, действительными и весьма основательными, Сталин назвал в качестве важнейшей и такую, как внезапность нападения противника. Естественно и то, что оценки Плиева не просто совпадали с оценками, которые давались обстановке советскими руководителями, но и исходили из них. Однако в ряде случаев Плиев ловил себя на том, что его понимание некоторых аспектов создавшегося положения и проблем, вставших перед Красной Армией после нападения фашистской Германии на Советский Союз, несколько иное, чем, скажем, в официальных документах. Возникали сомнения, которые не давали покоя пытливой мысли. Заставляли многократно пересматривать свои выводы, менять сложившиеся было взгляды. Однако в вопросе о внезапности нападения врага на нашу страну Плиев оставался при своем «особом» мнении.

Все наши беды Сталин объяснял вероломством противника и внезапностью его нападения. Да, противник действительно проявил небывалое еще в истории вероломство. Но вот насчет внезапности Плиева одолевали сомнения. Однако они не были бесплодными. Постепенно под напором реальных фактов, выстраивавшихся в строгий логический ряд, стали вырисовываться истинные причины того, что происходило на фронтах. Да, было вероломство. Но вот насчет внезапности складывалось несколько иное мнение.

2. А была ли внезапность? Да, противник проявил небывалое вероломство. Но вправе ли было советское руководство упрекать его в этом и этим объяснять при-чины неудач Красной Армии? Ведь вероломство, каким бы изощренным оно ни было, срабатывает только против беспечных и доверчивых, а против тех, кто постоянно начеку, вероломство не имеет силы. Поэтому упрекать противника, который долго и тщательно, почти открыто, готовился к нападению, в вероломстве, — значит, проявлять политическую наивность. Ведь для того, собственно, и существуют политики и дипломаты, а также соответствующие службы, чтобы знать своих потенциальных недругов, предвидеть и разгадывать их намерения и своевременно принимать нужные меры, чтобы не оказаться жертвой вражеского вероломства. Ведь не кто иной, как сам Сталин, анализируя методы действий фашистских агрессоров, пришел к выводу, который обрел форму крылатого выражения: «Теперь войны не объявляются, а начинаются». Так в чем же дело? Неужто Сталин, зная волчьи повадки агрессоров, все-таки ожидал от гитлеровцев заведомого уведомления о том, что они собираются войной на Советский Союз?

Истории известен лишь один полководец — киевский князь Святослав, — который заранее извещал своих врагов: «Иду на вы». Однако многие военные историки усматривают в этом не столько благородство сильного, сколько военную уловку, хитрость, направленные на то, чтобы заставить кочующие в степи племена противника собраться воедино, а потом разом, одним ударом покончить с ними, а не искать их в бескрайних степях, теряя время и силы в мелких стычках.

Сталин должен был бы знать источники, из которых питались фашистская военная идеология и стратегия, и не строить иллюзий относительно «благородства» гитлеровцев, их намерений соблюдать до конца заключенный в 1939 году пакт о ненападении.

В свое время прусский король Фридрих II цинично высмеивал международный обычай объявления войны, находя необходимым совершать неожиданные нападения, не считаясь с наличием мирных договоров. «Без сомнения, каждый человек, если он немного благоразумен, не даст противнику времени для подготовки и использует свое преимущество, чтобы его уничтожить. Разве слово агрессор так страшно? Это только чучело, которым можно пугать трусов» — писал Фридрих в одном из своих писем. Политическое коварство прусский король не только оправдывал, но рассматривал его как главное средство для достижения успеха. Он любил повторять: «Политика значит то же, что и плутовство».

Нападать без объявления войны рекомендовали также Мольтке, Шлиффен и другие прусские милитаристы. Людендорф, например, утверждал, что: «Политика силы решает, что надо рассматривать как закон и обычай». И иллюстрировал это общее требование так называемого «нового военного искусства» весьма конкретным положением: «Это ошибочное мнение, что войну надо начинать с объявления ее».

Для фашистов вопроса — объявлять или не объявлять войну — уже и вовсе не существовало. Напротив, необходимость внезапного нападения рассматривалась как аксиома, как непременное требование военного искусства. Вопрос заключался лишь в том, чтобы находить для каждого случая наиболее эффективные способы достижения внезапности первого удара.

Сталину следовало бы знать это, знать, с кем он имеет дело. Это следовало иметь в виду еще в 1939 году при заключении пакта о ненападении. Уже тогда можно было понять, что в пакте фашисты искали лишь односторонние— только для себя — выгоды. И время это подтвердило: как только они почувствовали, что пакт им уже не на руку, что он дает уже выигрыш времени Советскому Союзу, пошли на его нарушение. Советскому руководству следовало досконально знать, каков вероятный противник, и быть заранее готовым отразить его коварные намерения, в какой бы форме они не проявились. Однако гитлеровцам удалось усыпить его бдительность. Они использовали для этого все средства, :в том числе и официальные гарантии безопасности… Да, вопроса объявлять или не объявлять войну для фашистов не существовало. Здесь речь шла уже не о зыбких границах того, что нравственно, а что — нет, не о международном праве и обычаях, соблюдение которых — исключительно дело совести, а о твердой установке, ставшей важнейшим требованием военного искусства, требованием, нарушение которого рассматривалось как элементарная военная неграмотность, Прошли времена, когда объявляли противнику: «Иду на вы». Да и это предупреждение, как уже отмечалось, не было проявлением какого-то благородства, а таило в себе тонкий стратегический расчет.

Да, времена изменились. Международное право и обычаи, как это ни парадоксально, стали ловушкой для миролюбивых стран. Соблюдая их, эти страны поневоле оказывались в менее выгодных условиях, чем страны-агрессоры, которые пренебрегали и правом и обычаями. Именно это обстоятельство дало Сталину основание в одном из своих послевоенных выступлений, призванных оправдать постигшие Красную Армию в 1941 году неудачи, заявить, что агрессор обычно лучше бывает подготовлен к войне, чем его жертва. Все это хоть и в известной мере верно, все же не является фатальной неизбежностью. Особенно, если знаешь своих потенциальных недругов, степень их военной готовности, намерения и повадки.

Советскому руководству следовало уяснить себе, что благородство в международных отношениях уже давно уступило место голому прагматизму, стремлению любой ценой, не гнушаясь средствами, добиваться поставленных перед собой целей. Исходя из этого, следовало также уяснить себе, что один из важнейших принципов военного искусства — принцип внезапности — будет использоваться не только в тактических и оперативных рамках в ходе развернувшейся борьбы, но он будет использован и в стратегическом масштабе с самого начала войны, что ничто — никакие договоры, обычаи, морально-этические нормы и т. д. — не остановят агрессора на пути к достижению внезапности. Требование достижения внезапности приобрело для агрессора значение императива, ибо в условиях возросшего размаха борьбы и мощи средств поражения роль внезапности также резко возросла. Теперь достигнутая внезапность позволяла уже в самом начале войны в короткие сроки добиваться внушительных оперативно-стратегических результатов. В этих условиях искушение становилось непреодолимым: к черту договоры, обычаи, международное право! Как говорится, цель оправдывает средства. Все средства хороши, если они сулят быструю и полную победу. И фашисты не останавливались ни перед чем: и коварство, и вероломство — все было пушено ими в ход, чтобы добиться внезапности, нападая на Советский Союз.

Если бы можно было рассчитывать на благородство противника, то не было бы и войн. Сама война по самому своему существу — преступление. «Война по самому своему существу — зло. Ее последствия не ограничены одними только воюющими странами, но затрагивают весь мир. Поэтому развязывание агрессивной войны является не просто преступлением международного характера— оно является тягчайшим международным преступлением, которое отличается от других военных преступлений только тем, что содержит в себе в сконцентрированном виде зло, содержащееся в каждом из остальных».

Это строки из приговора Нюрнбергского международного трибунала. Строки, которые не только не потеряли своего значения и актуальности, но и обрели новый смысл в наш ракетно-ядерный век. И это — главное. А какими средствами и способами она ведется — это уже нечто вторичное, частное. Агрессор не может быть благородным. И не потому, что он, заранее не уведомив свою жертву, проявил вероломство, а потому что прибег к войне. Для агрессора все средства хороши. И это необходимо учитывать. Жаль, что кое-кто в тот период забыл мудрое указание В. И. Ленина о том, что: «На войне не сообщают неприятелю, когда произойдет нападение».

Но если война стала фактором, то и жертва агрессии, если она не хочет усугубить своего и без того тяжелого положения, не может, не имеет права быть слишком щепетильной, разборчивой в выборе средств и способов борьбы. В этом плане очень актуально звучит указание В. И. Ленина о том, что «неразумно или даже преступно поведение той армии, которая не готовится овладеть всеми видами оружия, всеми средствами и приемами борьбы, которые есть или могут быть у неприятеля». О том, что и неагрессивные страны, чтобы не быть безоружными перед лицом грозящей им опасности, должны быть готовы к любым действиям, свидетельствует и другое, очень важное высказывание В. И. Ленина: «Если бы мы перед… постоянно активновраждебными нам силами должны были дать зарок, как нам это предлагают, что мы никогда не приступим к известным действиям, которые в военно-стратегическом отношении могут оказаться наступательными, то мы были бы не только глупцами, но и преступниками».

Таким образом, В. И. Ленин — великий реалист — не тешит себя иллюзиями относительно «благородства» противника, а призывает, раз война стала фактом, при-менить против неприятеля по крайней мер те же средства и приемы борьбы, которыми тот располагает. В условиях ожесточенной борьбы, когда решается вопрос «кто кого» нужно не рассуждать, а действовать, применяя способы действий, которые более всего вытекают из требований военного искусства и обеспечивают максимальный успех при минимальных издержках. Думается, что подобная установка прямо вытекает из статьи В. И. Ленина «Насущные задачи нашего движения», в которой, в частности, говорится: «… Социал- демократия не связывает себе рук, не суживает своей деятельности одним каким-нибудь заранее придуманным планом или приемом политической борьбы, — она признает все средства борьбы, лишь бы они соответствовали наличным силам партии и давали возможность достигать наибольших результатов, достижимых при данных условиях».

Таким образом, чтобы не уподобляться Дон Кихоту в стремлении выглядеть благороднее противника и не ставить себя в менее выгодное положение, чем агрессор, стране — потенциальной жертве — нужно быть постоянно начеку, держать свои вооруженные силы в такой степени готовности, чтобы дать врагу сокрушительный отпор. «Когда речь идет о безопасности народов, — заявил К. У. Черненко в своей речи на Всеармейском совещании секретарей комсомольских организаций (28–30. V. 84 г.), — внешняя политика, дипломатия могут сделать многое. Но не все. На мировой арене приходится иметь дело и с такими политическими силами, которым чужда добрая воля и которые глухи к доводам разума. И тут незаменимую роль играет сдерживающая мощь нашего оборонного потенциала». На этом же совещании в выступлениях руководителей Советских Вооруженных сил со всей остротой была подчеркнута актуальность указаний В. И. Ленина о том, что свои шаги к миру мы должны сопровождать напряжением всей нашей военной готовности. Министр Обороны Маршал Советского Союза Д. Ф. Устинов прямо заявил, что основным критерием партийной и государственной оценки качественного состояния подготовки войск является уровень их боевой готовности. А это значит, что в современных условиях, когда агрессор не гнушается ничем, миролюбивые страны также должны владеть всем арсеналом средств и приемов борьбы. Нельзя, конечно, уподобляться противнику: «цель оправдывает средства», но нельзя и оставлять себя безоружным перед противником, который использует все и вся для того, чтобы добиться превосходства, а затем — и победы. Поэтому, чтобы обеспечить себе моральное превосходство над противником, важно, чтобы в первую очередь цели войны были благородными и возвышенными.

Что касается внезапности, как одного из важнейших и древнейших принципов военного искусства, та ее не следует путать с коварством и вероломством в политике. Удар должен быть внезапным, иначе, при прочих равных условиях, он не достигнет цели. Вне-запность—это требование военного искусства. Другое дело, что гитлеровцы в стремлении достичь внезапности при нападении на Советский Союз прибегли к ко-варству и вероломству в своей политике. И это естественно: каждый выбирает средства по себе, достойные его. Это свидетельствует и о том, что не только политика влияет на стратегию и военное искусство в целом, но и военное искусство, ее требования не редко формируют через военную доктрину в той или иной степени отдельные элементы государственной политики.

Из этого следует: чтобы не опростоволоситься и не оказаться застигнутым врасплох при нападении противника, его нужно воспринимать таким, каков он есть, а не жаловаться на него — смотрите, какой он плохой! Хороших противников не бывает. На то он и противник.

Обвинять врага в коварстве и вероломстве можно лишь в политическом плане — с точки зрения нарушения им норм международного права. В устах политических деятелей, дипломатов и пропагандистов такие обвинения являются необходимыми, так как позволяют показать гнусное обличье врага, разоблачить его захватнические устремления и на этой основе добиться морального перевеса над ним, мобилизовать свой народ на отпор захватчику, вдохновить его на борьбу за возвышенные и благородные цели защиты Родины, подвергшейся вражескому нападению. Но эти обвинения могут быть адресованы противнику, представленному не как военная сила, а как государство. Потому что говорить о коварстве и вероломстве противника, как военной силы, прибегшей к внезапным действиям, — значит проявить по меньшей мере не подобающую военным руководителям наивность и оперативно-стратегическую малограмотность.

Дело в том, что, как уже указывалось, внезапность — один из основных принципов военного искусства, обеспечивающий стороне, к ней прибегшей, выгодные условия для ведения последующих боевых действий. Являясь категорией военного искусства, внезапность, примененная противником, не может осуждаться как, скажем, вероломство и коварство, являющиеся, в зависимости от масштабов, времени, места и характера их проявления, категориями политическими, нравственноэтическими или же теми и другими одновременно. В этом случае противник в качестве военной силы не осуждается, как не осуждается он и тогда, когда прибегает к каким-либо другим принципам военного искусства. Здесь нужно не осуждать, а бороться, противопоставляя способам действий противника свои способы, стремясь превзойти его во всех компонентах военного искусства и добиться желанной победы.

Внезапность — сильнейшее оружие в борьбе с врагом, и никогда ни одна из воюющих сторон не откажется от ее применения, боясь прослыть коварным или вероломным. В стремлении достичь внезапности нет ничего противозаконного, безнравственного, если только саму войну считать законной. Напротив, умение добиваться внезапности всегда свидетельствовало о высоком уровне военного искусства. Поэтому упрекать сторону, применившую внезапность, в вероломстве — это примерно то же, что упрекать ее в применении того или иного вида маневра, или способа действий.

То, что в межгосударственных отношениях осуждается и на языке политики называется коварством и вероломством, в военном искусстве трансформируется в понятие «оперативная маскировка», без осуществления которой невозможно достижение внезапности. Ложь, обман, дезинформация — все это пускается в ход, чтобы «ввести противника в заблуждение» и, таким образом, добиться внезапности и вместе с тем продемонстрировать одно из высочайших умений в области военного искусства. Умение, которое ценится особо и за которое дают ордена. Таким образом, все это еще раз свидетельствует о том, что на войне понятия нередко меняются местами и в зависимости от обстоятельств, могут иметь прямо противоположный смысл. То, что в обычных условиях отвечает морали, на войне может выглядеть аморальным, и наоборот. Например, честность в обычных условиях — это одно из непременных качеств высоконравственного человека. Но та же честность перед лицом врага, добивающегося от пленного правдивых показаний, может обернуться предательством. На войне все относительно и нередко, чтобы не дать противнику лишнего шанса, сопряжено с необхо-димостью нарушения определенных норм поведения. Но какое это имеет значение, разве за это можно осуждать, если сама война является нарушением всего и вся?

Настоящие военные, уже нюхавшие порох и знающие, почем фунт лиха, знают и то, что на пути к победе воюющие стороны не очень-то щепетильны в выборе средств и приемов борьбы. Поэтому у настоящих военных, хорошо знающих военное искусство, его прин-ципы и условия, в которых они могут быть реализованы, никогда не бывает «претензий» к противнику. Как- то не принято винить противника в своих бедах. И если противник обвел тебя вокруг пальца, то сетовать на обман с его стороны — значит ставить себя в смешное положение, ибо на войне нет обмана. То, что в мировой жизни мы называем обманом, на войне называется совсем иначе — оперативной маскировкой, и является эта маскировка одним из непременных условий достижения успеха, а, следовательно, и законным элементом военного искусства. И, заметим кстати, на войне не так уж широк круг того, что принято называть незаконным: на войне применяются любые ухищрения, на которые способны воюющие страны, используются все, даже самые малейшие возможности, которыми они располагают, чтобы нанести противной стороне хоть какой-то ущерб. Время и обстановка в целом срабатывают в пользу того, кто расторопнее, изобретательнее, и если ты оказался обманутым, то есть в проигрыше, то сетовать надо не на противника, а на себя и только на себя. На то он и противник, что от него можно ожидать чего угодно. «Сердиться» или «обижаться» на противника не принято — это, как говорят французы, «mauvais ton» (плохой тон). Не бывает хорошего или плохого противника. Противник бывает или сильным или слабым. Противника естественно ненавидеть, но еге же, каким бы он ни был по силе, следует и… уважать. Да, ненавидеть и уважать — в профессиональном плане, разумеется. Не считать его глупее себя. Высокомерие к противнику, его недооценка всегда оборачивается жестоким наказанием на полях сражений. … И вообще, стоит ли обвинять агрессора-противника в вероломстве в то время, когда он повинен в гораздо большем преступлении — в развязывании войны. Что значат средства и методы, когда сама цель, для которой они используются, преступна?! Когда война по самому своему существу — зло!

Если политики, дипломаты и пропагандисты могли и должны были разоблачать фашистского агрессора в политическом плане, то военные должны были более предметно подойти к сложившейся ситуации. Им не следовало ограничиваться констатацией поведения противника, оценкой его политической сущности: вместо обвинений его в коварстве и вероломстве, они должны были с профессиональной дотошностью разобраться в приемах и методах действий врага, принесших ему успех в первых операциях войны, на этой основе вскрыть истинные причины собственных неудач и найти способы их локализации. Нужно было выяснить, действительно ли имела место внезапность. Если — да, то какими способами она была достигнута противником и как далеко простираются ее последствия — оперативные и стратегические. Нужно было найти свои способы действий, чтобы, противопоставив их действиям противника, свести на нет последствия внезапности, если она действительно имела место.

А как же все-таки: была внезапность или ее не было?

Один видный советский военный историк в интервью «Комсомольской правде» по случаю 40-й годовщины нападения фашистской Германии на Советский Союз заявил: «Война для нас была внезапной, но не неожиданной».

«Но как же так, — спросит читатель, — ведь „внезапность“ и „неожиданность“ в общеупотребительном смысле — полные синонимы? Если война не была неожиданной, значит она не была и внезапной, и, наоборот, если война была внезапной, то она, само собой разумеется, была и неожиданной. Эти понятия нельзя противопоставлять друг другу, ибо выражают одно и то же, обозначают состояние или явление, возникающее из одной, общей для обоих понятий причины — непредвиденности события, действия и т. д.» И читатель будет прав. Но будет прав, если иметь в виду только обще-употребительный смысл этих понятий.

Однако существует и другой смысл — оперативностратегический, в котором рассматриваемые понятия уже не представляют собой синонимического тождества, хотя и находятся в диалектической связи друг с другом. Так, достижение внезапности в ряде случаев немыслимо без элемента неожиданности. Но бывают случаи, когда внезапность достигается и при отсутствии фактора неожиданности. Возможно, что именно это об-стоятельство имел в виду автор интервью. К! сожалению, расшифровывая свой тезис, он останавливается на полпути. Так, развивая свою мысль о том,: почему война для СССР не была неожиданной, он совершенно справедливо указывает: «Мы знали, что рано или поздно враги социализма вновь попытаются организовать „крестовый поход“ на страну Советов… Наша партия предвидела возможность военной схватки…» Однако автор интервью оставляет в тени вопрос, почему же все-таки война для нас оказалась внезапно^ при условии, что она не была для нас неожиданной. Остается лишь строить догадки.

Анализируя события начального периода войны, И. В. Сталин отмечал: «Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск. Дело в том, что войска Германии, как страны, ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР и придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно было еще отмобилизоваться и придвинуться к границам. Немалое значение имело здесь и то обстоятельство, что фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении, заключенный в 1939 году между ней и СССР…»

Все это так. Так это и было. Однако состоявшаяся внезапность удара противника носила совсем иной характер и выражалась совсем не в том, в чем ее усматривал И. В. Сталин — она не была исключительно следствием вероломства противника. В чем же тогда дело? А в том, что все наши неудачи легче всего было списать за счет противника, его вероломства и коварства, нежели всенародно признать собственные ошибки в тех катастрофически тяжелых условиях и тем еще более осложнить обстановку.

По-человечески Сталина можно понять. Ведь как-то надо было объяснить народу причины постигших Красную Армию неудач. Но, вместе с тем, признать собственные ошибки и, таким образом, поставить под сомнение компетентность своего руководства он, разумеется, не мог. А подобные опасения он, по всей вероятности, испытывал. Об этом свидетельствует его выступление на приеме в Кремле, в честь командующих войсками Красной Армии, состоявшемся 24 мая 1945 года. Вот что он тогда сказал, провозглашая тост за великий русский народ: «Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии».

Сталин, видимо, считал, что время сказать народу правду об истинных причинах, обусловивших тяжелые неудачи Красной Армии в начальный период войны, признать ошибки, допущенные советским политическим и военным руководством, еще не настало. И не только потому, что он боялся потерять доверие народа, но еще и потому, что это признание, как он, вероятно, думал, в тех условиях не способствовало бы мобилизации усилий советского народа на ту тяжелейшую борьбу, которую ему предстояло вести не день и не два. Сталину хватило мужество признать тяжесть положения, в котором оказались Советская страна и ее вооруженные силы. Но он не смог, а вернее, не захотел сказать об истинных причинах того, почему же все так случилось. Свалили все на вероломство фашистов. Прежде чем решиться на признание собственных ошибок, нужно было разбить врага, нужна была весомая победа. А пока народ, мобилизуя все свои моральные и физические силы, кровью и потом исправлял ошибки своих руководителей.

Признание допущенных ошибок состоялось только после войны. В уже упоминавшемся выступлении на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии Сталин прямо сказал: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941 —1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города…»

Но и тогда была сказана не вся правда — ограничились констатацией того факта, что руководство страной и ее вооруженными силами допускало ошибки. Однако, чтобы по-настоящему извлечь уроки из прошлого, одной этой констатации было недостаточно.

Но, может быть, тогда, в 1945 году, иначе и нельзя было: ведь память о войне была еще свежа, а досада о совершенных ошибках, которых можно было бы избежать, жгла души людей — многие не вернулись домой, почти каждая советская семья потеряла родного ей человека. Слишком дорого досталась нам победа — «со слезами на глазах», и поэтому, когда война еще не стала историей, а многими своими сторонами еще вторгалась в нашу, уже послевоенную, жизнь, были вопросы, которых или не касались вовсе, или же толковали их не совсем истинно, щадя в одном случае, якобы, национальную честь, а в другом (без якобы)—самолюбие отдельных личностей, деятельность которых считалась непогрешимой и поэтому не могла быть подвергнута сомнению. Горькую правду об истинных причинах неудач Красной Армии в начальный период войны подменяли сетованиями на вероломство противника и его превосходство в силах и средствах. Но почти совсем не упоминались собственные большие промахи — и политические, и стра-тегические, которые в значительной мере помогали противнику реализовать вероломство в политике и превосходство свое в силах и средствах в стратегии.

Теперь же, когда страсти улеглись, когда многое из той горькой правды уже известно народу, когда перед народом встают новые задачи, чтобы вновь не допустить условий, в которых субъективные оценки брали верх и приводили к трагическим ошибкам, нужно сказать людям все, особенно новым поколениям, о том, что было тогда, что было до них. Надо же им, в конце концов, знать, чем оплачено их мирное, светлое настоящее… К тому же нам не следует забывать мудрое указание В. И. Ленина: «Только тогда мы научимся побеждать, когда мы не будем бояться признавать свои поражения и недостатки, когда мы будем истине, хотя бы и самой печальной, смотреть прямо в лицо… Нашей силой была всегда способность учитывать действительные соотношения и не бояться их, как бы они ни были нам неприятны».

Итак, исследуя условия, в которых началась Великая Отечественная война, мы пришли к выводу, что нападение фашистской Германии на Советский Союз не было внезапным в том смысле, в каком его трактовал И. В. Сталин. Не было внезапности, потому что мы знали все. Знали, что, рано или поздно, фашистская Германия и социалистический Советский Союз схватятся не на жизнь, а насмерть. Мы знали, что фашистская Германия усиленно готовится к войне против СССР и лишь выжидает удобный для себя момент для нападения. Знали и то, какой общий характер будет носить эта война.

Война между государствами с противоположными социально-экономическими и политическими системами могла носить открыто классовый характер и преследовать самые решительные цели. Это хорошо сознавали и гитлеровские стратеги. Так, формулируя конечные цели войны против СССР, в разработанном ими плане «Ост» они прямо записали, что «речь идет не только о разгроме государства с центром в Москве. Достижение этой исторической цели никогда не означало бы полного решения проблемы. Дело заключается скорее всего в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их».

Вот так: речь шла, ни много, ни мало, о существовании советского, социалистического государства, более того, о физическом существовании советских народов. Такие людоедские намерения фашистов не являлись секретом для советских руководителей. О них открыто и цинично писал Гитлер в своей книге «Майн кампф».

Таким образом, советское руководство располагало необходимыми данными, которые позволяли проследить перспективу развития отношений Советского Союза и фашистской Германии. Ясное же представление такой перспективы, в свою очередь, исключало стратегическую внезапность в случае нападения гитлеровцев на СССР.

Советское руководство не могло не видеть и того, что Германия не вообще, а уже в соответствии с конкретными оперативно-стратегическими установками готовится к нападению на СССР. Задолго до нападения она стала создавать стратегические группировки своих войск, введя их на территорию Финляндии, Венгрии, Румынии, а еще раньше — захватив важнейший плацдарм на территории Польши.

Сосредоточение огромной массы войск в течение длительного времени в пограничных с СССР районах и сам характер сосредоточения позволяли без особого труда предположить коалицию государств, которая могла принять участие в агрессии против Советского Союза, а также определить оперативно-стратегическую группировку войск, в которой противник вероятнее всего намеревался нанести первоначальный удар. Это обстоятельство исключало оперативно-стратегическую внезапность нападения фашистов на нашу страну. Обмануться в намерениях противника могли только те, кто хотел быть обманутым. Внезапным удар противника мог быть только для тех, кто не хотел видеть и давать должную оценку очевидным фактам.

Далее. Советская разведка располагала данными о составе группировок противника, районах сосредоточения и наиболее вероятных направлениях их развертывания. Она располагала данными и о наиболее вероятных сроках начала боевых действий. Все это исключало и оперативную внезапность вражеского удара. О собственно тактической внезапности и говорить не стоит, так как, если бы противнику и удалось добиться ее, объяснять этим оперативно-стратегические неудачи Красной Армии было бы просто нелепо. Последствия тактической, а в ряде случаев и оперативной внезапности могли носить лишь локальный характер и поэтому их влияние на общую обстановку на фронте было бы весьма ограниченным по масштабам и сравнительно непродолжительным по времени.

Таким образом, в чисто военном плане внезапность удара противника исключалась почти полностью на всех трех уровнях—стратегическом, оперативном и тактическом. Однако удар врага все-таки застал нашу страну и ее вооруженные силы врасплох. Почему же так случилось? И почему Сталин в своих выступлениях, да и не только он один, упорно пытался объяснить неудачи Красной Армии вероломством противника и, как следствие этого, внезапностью его нападения в условиях, когда внезапность такого нападения в военном плане почти полностью исключалась. Говоря о внезапности фашистского нападения на Советский Союз, Сталин вовсе не имел в виду, что мы проспали готовившийся врагом удар. Он имел в виду, в первую очередь, вероломство противника. И все-таки внезапность была. Но не в том смысле, что мы ничего не знали, ни о чем не ведали и нападение врага на нас — что снег на голову. Внезапности, классической внезапности, если можно так сказать, не было. Тогда почему же фашистам все-таки удалось застать нас врасплох?

Для того, чтобы правильно ответить на вопрос, почему же так случилось, нужно уяснить себе природу внезапности и тех факторов, в результате сложного взаимодействия которых формируется внезапность. Когда мы говорим, с одной стороны, что внезапности в военном плане, внезапности как следствия вероломства врага не было, а с другой, утверждаем, что внезапность все-таки имела место, то в этом нет никакого противоречия. Напротив, это подчеркивает то диалектическое единство, в которое вступают самые разнообразные факторы, формирующие и исключающие внезапность, различные ее составляющие, которые действуют неоднозначно: в одном случае они срабатывают в пользу противника напрямую, а в другом — косвенно. Вероломство и внезапность, имевшие место при нападении фашистской Германии на Советский Союз стали возможными не сами по себе, как результат усилий исключительно одной стороны— агрессора, но и как следствие ошибок другой стороны, как итог сложного взаимодействия самых различных факторов — военно-экономических, политических, идеологических и собственно оперативно-стратегических.

Внезапность, как это иногда представляется иным, не очень сведущим в военном деле людям, не всегда является следствием неожиданных со стороны противника действий. Не всегда является она и следствием неведения, незнания намерений и замыслов противника.

Весь длинный перечень приемов, способов и средств, применение которых приводит к достижению внезапности, можно свести к двум понятиям — скрытности и быстроте. Все, что осуществляется скрытно, и все, что осуществляется быстро, оставляет противной стороне очень мало времени и приводит ее в состояние, именуемое в шахматах цейтнотом. В этом смысле внезапность — это не всегда то, чего не ожидают, но и то, что случается раньше, чем его ожидают. Внезапность имеет место не только тогда, когда не знаешь намерений противника, не знаешь, что и когда может случиться, но и тогда, когда знаешь все, но уже не имеешь времени, чтобы принять меры для противодействия.

Таким образом, глубинный смысл внезапности определяется цейтнотом, нехваткой времени. А нехватка может возникнуть не только от умелых действий противника, но и от собственного неведения, и от ошибочных решений, и от неполной готовности к отражению вражеских ударов… Внезапность имеет место и тогда, когда ожидаемые со стороны противника действия осуществляются не совсем так, как представлялось ранее. Все это свидетельствует о том, что внезапность — это результат действий не только той стороны, которая добивается ее. Возможность достижения внезапности во многом обусловливается и состоянием другой стороны, степенью знания ею истинных намерений противника, а также характером ее действий, направленных на срыв этих намерений. Внезапность, характер и степень ее проявления—это своего рода результирующая, слагающаяся из сложного взаимодействия, а вернее, столкновения возможностей обеих сторон, выражаемых соотношением их сил, оперативным положением, степенью их готовности к действиям в данных условиях обстановки, а также временем, которым они располагают для осуществления своих намерений и контр намерений.

Если, например, одна сторона всемерно скрывает свои намерения, а другая плохо ведет разведку, если действия активной (нападающей) стороны уже невозможно скрыть, но из анализа этих действий другая сторона делает неверные выводы, если подвергшейся на-падению стороне намерения противника уже ясны, но к этому моменту она уже не располагает временем, чтобы предпринять эффективные контрмеры, — во всех этих случаях внезапность в действиях активной стороны будет достигнута. И это будет результатом не только ее собственных усилий… Таким образом, внезапность получается не сама собой. Более того, внезапность достигается не только тогда, когда этого хочет одна сторона, но и тогда, когда другая сторона ошибается в своих оценках и расчетах и, как следствие этого, предпринимает неверные шаги, или же когда у нее уже не хватает времени на организацию эффективного противодействия. Словом, когда удар одной стороны упреждает возможное противодействие другой стороны, то есть застает ее в состоянии неготовности.

Нападение фашистской Германии на Советский Союз не было неожиданным, но тем не менее имело эффект внезапности именно в силу этой неготовности или неполной готовности. В масштабах Советского государства и его Вооруженных сил эта неготовность проявилась одновременно как в военно-экономическом плане, так и в плане оперативно-стратегическом. Но если в первом случае — военно-экономическом — наша неготовность (или неполная готовность, что в известном смысле— это одно и то же) была обусловлена, можно сказать, исключительно объективными причинами (факторами), то во втором случае — оперативно-стратегическом— удар противника застал Советские Вооруженные Силы во многом по субъективным причинам.

О том, что столкновение между фашистской Германией и социалистическим Советским Союзом, между государствами с диаметрально противоположными и экономическими системами исторически обусловлено, а поэтому неизбежно, знали все— и друзья и враги. Занятые мирным трудом, советские люди всегда помнили указания В. И. Ленина о необходимости проявлять величайшую бдительность, постоянно помнить, «что мы ок-ружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам, … что от военного нашествия мы всегда на волоске». Это пре-дупреждение В. И. Ленина приобрело особую актуальность в условиях нарастания фашистской агрессии. В ходе второй мировой войны стало ясно, что время столкновения с ударными силами мирового империализма неумолимо и стремительно приближается. И советский народ, руководимый Коммунистической партией, сознавая угрожающую ему опасность, делал все, что в силах был делать, чтобы встретить фашистскую агрессию во всеоружии и, таким образом, исключить внезапность вражеского нападения. Однако целеустремленная и настойчивая деятельность Коммунистической партии и Советского Правительства по укреплению обороноспособности страны не получила своего логического завершения: история отвела Советской стране слишком мало времени, чтобы полностью претворить в жизнь все намеченные планы.

Да, нам действительно не хватило времени, чтобы полностью завершить подготовку страны и Вооруженных Сил к отражению вражеского нападения. И винить здесь некого, разве что Историю: стратегически наш проигрыш, наши неудачи в начале войны предопределялись исторически-объективными условиями развития нашей страны, ее крайней технико-экономической отсталостью, доставшейся в наследство от царизма, которую нельзя было преодолеть за тот короткий срок, которым располагала Советская страна после победы Великого Октября. И, тем не менее, было сделано много. Много, но недостаточно, чтобы успешно и в короткие сроки отразить агрессию фашистской Германии — самой мощной по тому времени военной державы.

Таким образом, предотвратить удар противника, равнозначный по своим последствиям внезапному удару, мы не могли, хотя и знали о готовящемся нападении противника. Не могли, потому что История поскупилась дать Советской стране еще годик-другой, чтобы встретить вражеское нашествие в более высокой степени военно-экономической и собственно стратегической готовности, в той степени готовности, которая гарантировала бы нашу страну от всякого рода случайностей. История на этот раз распорядилась в пользу Германии — нам не хватало времени, а противник в полной готовности ждал только сигнала, чтобы бросить армады своих танков и самолетов на восток… Следовательно, стратегическая внезапность, достигнутая противником, была ничем иным, как оборотной стороной нашей далеко не полной военно-экономической готовности к ведению современной войны — войны моторов.

Однако возникают и иные соображения. И. В. Сталин уже в приказе № 55 от 23 февраля 1942 г. счел возможным, имея для того какие-то основания, заявить, что ликвидировано неравенство в условиях ведения войны, которое возникло с самого ее начала. Таким обра-зом, он тем самым констатировал, что ликвидированы если не сами последствия внезапности вражеского нападения, то, по крайней мере, возможности продолжения ее действия. Как видим, на достижение этого важнейшего военно-политического и стратегического результата понадобилось всего лишь каких-нибудь восемь месяцев. В связи с этим невольно в голову приходит мысль: а если бы мы — наша страна и наш народ — еще в предвоенное время, за год или полтора до начала войны, работали бы с таким же напряжением и самоотверженностью, как это вынуждены были делать в первые восемь месяцев войны, то нет сомнения, что время, которого нам не дала История, которого нам так не хватало, чтобы полностью завершить подготовку страны к отражению фашистской агрессии, было бы выиграно. Тем более выиграно, что этот сверхчеловеческий труд осуществлялся бы не в условиях войны, не под ударами врага, когда значительная часть советской земли оказалась оккупированной и мы вынуждены были эвакуировать сотни и тысячи промышленных предприятий на восток, а в более благоприятных условиях, условиях мирной обстановки, глубоко продуманных оптимальных и планово осуществляемых решений.

Главное заключалось в том, чтобы наш советский народ осознал настоятельную необходимость столь напряженного труда в мирное время. Думается, что как и всегда, советский народ, обратись к нему партия, проявил бы высочайшую сознательность и оказался бы на уровне тех исторических задач, которые ему предстояло решать. Следовательно, то, что сделал советский народ в первые восемь месяцев войны в условиях вражеского нашествия, можно было бы совершенно свободно сделать в условиях мира в течение одного-полутора лет, остававшихся до войны, и, таким образом, по меньшей мере, выровнять условия ведения войны с будущим противником. Но мы или не додумались до этого или же что-то помешало этому, но время не было уплотнено…

Возможно, что и партия не сочла возможным потребовать от народа чрезмерных трудовых усилий в мирных еще условиях. Но, думается, этому прежде всего мешал только что подписанный с Германией пакт о ненападении: Советское Правительство, традиционно верное своим международным обязательствам, видимо, не считало себя вправе после подписания такого пакта форсировать подготвку страны к войне. Наше руководство, видимо, боялось, что предпринимаемые ими шаги с целью укрепления обороноспособности страны кое-кем будут истолкованы совсем иначе…

Но фашистская Германия, подписавшая тот же самый пакт, почему-то ничего не боялась: она сразу же повела подготовку к войне против СССР, сосредоточив вблизи его границ мощные стратегические группировки своих войск. И для того, чтобы объяснить все это и придать своим приготовлениям совсем иной, безобидный для СССР смысл, руководители фашистского рейха не остановились ни перед чем: лицемерие и прямая ложь, едва прикрытые уловки и увертки, грубая дезинформация — все было пущено в ход, чтобы усыпить бдительность советского руководства и лишить советский народ возможности использовать оставшееся до начала войны время с максимальной пользой для подготовки страны к отражению агрессии. И, надо сказать, фашистские руководители немало преуспели на этом пути. К, сожалению, вероломство и коварство фашистов сработали.

Однако и в пределах отведенного нашей стране Историей времени мы далеко не до дна использовали те возможности, которыми располагали. Если в военно-экономическом отношении мы, действительно, уже ничего не могли сделать — ничего больше того, что было сделано, то в оперативно-стратегическом плане многое из того, что необходимо было сделать и еще можно было сделать для повышения, в первую очередь, бое-готовности Советских Вооруженных сил, сделано не было. И в этом вина уже не Истории, а конкретных лиц, которые были правомочны принимать самые ответственные политические и оперативно-стратегические решения. Были правомочны, но не решались на конкретные шаги, которых требовала обстановка. Не решались, потому что исходили из неверных оценок. А полумеры не достигали цели: в каждый данный момент, предше-ствовавший войне, фашистская Германия в своей способности нанести мощный удар постоянно опережала способность Советских Вооруженных Сил дать эффективный отпор этому удару.

И дело здесь не только в том, что по ряду качественных показателей Советские Вооруженные Силы уступали вермахту, хотя и это имело большое значение, а в том, что положение советских войск к началу войны, их состав и группировка не позволяли с первых же дней вести успешно активную оборону. И эта неготовность к активной и упорной обороне не была случайной. Она была обусловлена главным образом субъек-тивными причинами, а не нехваткой времени,— в первую очередь, просчетом советского политического и военного руководства в определении вероятных сроков вторжения фашистской Германии в нашу страну и возможных способов действий противника в начальный период войны. В этом состоял наш первый крупный оперативно-стратегический проигрыш, который был допущен еще до начала войны.

Но ведь его можно было избежать. Зная, что войны не миновать, не так уж трудно было определить и вероятные сроки ее начала. Само собой разумеется, что ни один мало-мальски мыслящий стратег не начнет войну ни в весеннюю, ни, тем более, в осеннюю распутицу. Лучшее время для этого, разумеется, — начало лета, ибо за лето можно успеть многое. В частности, решить целый ряд стратегических задач. А если иметь в виду установку гитлеровцев на молниеносную войну, которую советское руководство не могло не знать, обязано было знать, то тем более, нетрудно было догадаться, что для решения всех задач войны в целом фашистские генералы выберут лето, а для нанесения первого удара — его начало. Следовательно, зная состояние и положение, в котором находились войска вермахта после их ввода на территории стран сопредельных с СССР, не так уж трудно было рассчитать с оперативно доступной точностью, когда Германия начнет войну против СССР. Определив сроки ее начала, советское руководство, по меньшей мере, исключало оперативную внезапность вражеского нападения.

Однако, к сожалению, правильных выводов о возможных сроках нападения Германии на СССР сделано не было. Этот просчет в значительной мере был обусловлен тем, что желаемое — стремление как можно более оттянуть начало войны — лишало наше руководство способности трезво оценивать очевидные факты и делать необходимые выводы. В этом отношении показательно высказывание И. В. Сталина, сделанное им в августе 1942 года У. Черчиллю: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого».

И это так. Несмотря на явные признаки готовившегося на Советский Союз нападения, И. В. Сталин до самого последнего момента верил, что ему удастся политическими и дипломатическими мерами оттянуть начало войны. Исходя из этой установки и опасаясь, что приведение советских войск в боевую готовность и выдвижение их к границе может послужить Германии поводом к развязыванию войны, Советское правительство категорически запретило осуществлять эти мероприятия. Однако, это была излишняя и неуместная в сложившихся обстоятельствах предосторожность и свидетельствовала о грубом просчете советских руководителей в оценке военно-стратегической обстановки.

Этот просчет, в результате которого советские войска не успели принять надлежащие оперативно-тактические построения для отражения первых ударов противника, имел самые тяжелые для Советской страны и ее Вооруженных сил последствия. Следует со всей определенностью подчеркнуть, что если в преддверии войны заблаговременно не было сделано то, что следовало сделать, значит руководство страной и ее Вооруженными силами еще не осознало до конца сущность начального периода войны в новых исторических условиях, в новых исторических условиях, повысившейся роли мотора и связанной с этим резко возросшей общей мобильности войск. Следовательно, не были осознаны возможные последствия неготовности страны и ее Вооруженных сил к первым сражениям войны. А ведь в теории эти «перспективы» уже рассматривались. Они звучали как предостережение и, вместе с тем, как призыв к более высокой степени готовности.

Еще в 1935 году советский военный теоретик и историк генерал-майор В. А. Меликов в труде «Проблемы стратегического развертывания по опыту мировой и гражданской войны» писал: «Проигрыш современного большого пограничного сражения будет огромной, невиданной катастрофой, переломом, большой потерей трудно создаваемых кадров, потерей колоссальных технических средств, которые вбирает, втягивает в себя современное сражение, это будет ударом по материальному состоянию живых сил армии и крушением авторитета полководцев…»

Все это было так и на Западе, и на Востоке. Несли удар гитлеровских орд не завершился для нас полной катастрофой в 1941 году, то в этом «повинны» исключительная самоотверженность советских людей, их беззаветная верность идее социализма, глубочайший патриотизм. Может этим следует также объяснить и то, что авторитет советских полководцев, несмотря на тяжелые поражения, все-таки удерживался на уровне, обеспечивавшем им доверие армии и народа. К тому же у нас не было выбора: мы продолжали борьбу и шли за теми полководцами, которых нам даровали судьба и Сталин…

Теперь, когда прошли десятилетия и уже давно пережита трагедия первых месяцев Великой Отечественной войны, начинаешь понимать насколько пророчески было предсказание советского военного теоретика. И не только это. В свое время оно должно было звучать как большое предупреждение, которое, однако, или не было услышано, или же не было воспринято с должным вниманием и серьезностью, а, может быть, попросту не хватило времени, чтобы правильно решить весь комплекс проблем подготовки страны к войне, включая и проблему стратегического развертывания вооруженных сил. Однако есть все основания утверждать, что для решения последней проблемы нам действительно не хватило времени, но не исторического, а собственно оперативного. А это явилось следствием не объективных условий, которые мы не могли уже изменить, а исклю-чительно следствием субъективных ошибок, допущенных при оценке обстановки и, в частности, при определении сроков начала агрессии фашистской Германии против СССР.

Таким образом, исторически обусловленная объективная предпосылка для достижения противником стратегической внезапности, была усилена и возможностью достижения оперативной внезапности, которую мы «предоставили» противнику вследствие просчетов субъективного характера, просчетов, допущенных советским политическим и военным руководством. Просчетов, которых могло и не быть…

Если в стратегическом плане нападению фашистской Германии на СССР в какой-то мере было предопределено носить внезапный характер из-за того, что История не дала нам необходимого времени для подготовки страны в полном объеме к отражению агрессии, то наше высшее военное руководство располагало всеми данными обстановки и оперативно-стратегическими возможностями для того, чтобы своевременно привести Советские Вооруженные Силы в необходимую степень готовности к отражению вражеского нападения и тем, по крайней мере, исключить оперативную внезапность уда-ров противника. Однако эти возможности использованы не были. Когда же была осознана необходимость приведения войск Красной Армии в наивысшую степень готовности, время безвозвратно было упущено. Впоследствии это упущение объяснялось тем, что Сталин, боясь спровоцировать фашистскую Германию на преждевременное нападение на Советский Союз, установил ограничение для сосредоточения и развертывания войск западных военных округов вблизи границы.

Это действительно было так. Но непонятна логика, которой руководствовался Сталин. Весной 1941 года в соответствии с планом обороны государственной границы перед лицом надвигавшейся агрессии со стороны Германии были предприняты крупные перегруппировки

советских войск на Западный театр военных действий. И хотя войска сосредоточивались не у самой границы, скрыть сам факт и смысл этих перегруппировок от немецкой разведки не представлялось возможным. Так почему же, зная о намерениях фашистской Германии и не имея возможности скрыть проводившиеся нами в больших масштабах оборонительные мероприятия, сказав «А», мы побоялись сказать и «Б», — почему мы по-боялись стратегическое сосредоточение и развертывание войск довести до своего логического конца, то есть до оперативного развертывания, до создания оперативных группировок, заблаговременно подготовленных к отражению первого удара противника?

Этот шаг позволил бы войскам Красной Армии встретить нападение врага несравненно более подготовленными, и мало вероятно, что он послужил бы поводом для преждевременного развязывания войны: Германия уже приняла решение о нападении на Советский Союз и имела конкретные планы его реализации, в которых все необходимые сроки были уже проставлены. В этих условиях одного нашего стремления оттянуть войну было уже недостаточно. Решение противника о нападении на Советский Союз носило необратимый характер. Запущенная на полную мощь фашистская военная машина форсировано готовила запланированные удары, и поэтому никакие ответные мероприятия оборонительного характера с советской стороны уже не могли явиться провоцирующим фактором. Они не могли изменить и сроков готовившегося нападения в сколько-нибудь значительных пределах времени, так как война — дело серьезное и требует времени на подготовку. Хоть военный механизм и отличается значительной гибкостью, тем не менее, не так-то просто менять намеченные сроки операций, так как и гибкость имеет свои пределы. Военный механизм — это сложная система взаимозави-симых подсистем. Поэтому нельзя в слаженной и уже действующей системе менять что-либо, чтобы это болезненно не сказалось на отдельных ее частях.

Вот всего этого советское руководство, видимо, и не учло и тем самым поставило войска Красной Армии к началу войны в неравные, по сравнению с вермахтом, условия. Вызывает удивление и другое. Если немцы, прибегая ко всяческой лжи, находили способы объяснить проводившиеся ими мероприятия, которые уже нельзя было скрыть, то почему же советское руководство не находили способов обеспечения более высокой степени готовности Красной Армии к отражению вражеского нападения, без боязни спровоцировать преждевременное начало войны? Неужели у советской дипломатической службы не нашлось бы убедительных доводов, чтобы объяснить мероприятия, проводимые в Красной Армии, как сугубо оборонительные?

Анализируя объективные факты и данные, которыми к тому времени располагало советское государственное и военное руководство, неизбежно приходишь к выводу, что при правильной оценке советским руководством этих фактов и данных и своевременном осуществлении оперативно-стратегических мероприятий, неотвратимо диктовавшийся складывавшейся ситуацией, эффект внезапности удара противника был бы сведен до минимума, а при благоприятных условиях, может быть, и исключен вовсе.

И, тем не менее, эффект внезапности состоялся. Нападение само не было внезапным. Другое дело, что” оно имело последствия, сходные с теми, какие случаются в результате внезапного нападения. А такое бывает и тогда, когда известно о готовящемся нападении врага, но потенциальная жертва агрессии не располагает временем, или достаточными средствами, или тем и другим одновременно, чтобы сорвать вражеский удар или локализовать его в самом же начале нападения.

Вот в этом (и только в этом!) смысле — в смысле нашей неполной готовности к войне — можно рассматривать удар противника как внезапный для нас. В свою” очередь, эта неполная готовность страны и вооруженных сил явилась следствием объективных и субъективных причин, которые в тот период обернулись к нам: своими отрицательными значениями. Однако утверждение, что эффект внезапности сработал только по этой причине и поэтому явился для фашистской Германии исключительно подарком судьбы, было бы неверно. Нельзя умалять я роль немецко-фашистского командования, политических и дипломатических ведомств Германии, которые делали все, чтобы добиться внезапности. В планировании агрессии против СССР и в ее непосредственной подготовке мы видим целый ряд сильных сторон, в частности, продуманную систему мероприятий по обеспечению внезапности и тщательно разработанные планы.

И все-таки… В какой-то мере выгодные условия, в которых приходилось вермахту осуществлять нападение на Советский Союз, были подарком судьбы. К сожалению. И в формировании этой судьбы немалую роль сыграло странное нежелание советских руководителей верить в очевидную агрессию, которую фашистская Германия готовила против СССР.

Хотя система мероприятий по достижению внезапности и была продуманной и немцы сделали все, чтобы скрыть от Советского Союза возможно больше, однако уже в тех условиях, при существовавших тогда возможностях разведки скрыть подготовку такого масштаба к нападению было практически просто невозможно.

В последние месяцы, предшествовавшие началу войны, никто уже не сомневался в истинном характере подготовительных мероприятий, проводившихся фашистской Германией на Востоке. И если удар врага все- таки застал Советский Союз врасплох, то не только потому, что ему помогла продуманная система мероприятий и искусная дезинформация, а потому, что советское руководство не хотело видеть то, что было видно всем. Свои действия фашистские руководители могли еще как-то объяснять, но скрыть их уже было невозможно. Но как бы фашистское правительство Германии не объясняло Советскому правительству концентрацию своих войск на востоке, масштабы ее были таковы, что должны были вызвать у советского руководства чувство повышенного беспокойства, а дезинформация, исходившая из Германии, какой бы искусной она ни была, не должна была сработать. Но, к большому нашему сожалению, в значительной мере она все-таки сработала. Потому что советские руководители, принимая желаемое за действительное и, таким образом, закрывая глаза на реальные факты, поверили лживым заявлениям руководства фашистской Германии. Советские руководители стали жертвой самообмана, считая что нападение врага состоится значительно позднее того срока, чем оно в действительности состоялось.

Следует заметить, что достичь внезапности врагу удалось не только потому, что советское руководство ошиблось в определении сроков начала войны, но еще и потому, что немецко-фашистская армия применила способы действий, которые в определенной мере оказались неожиданными для Красной Армии. Вот что пишет по этому поводу в своей книге «Воспоминания и размышления» Маршал Советского Союза Г. К. Жуков: «Не раз возвращаясь мысленно к первым дням войны, я старался осмыслить и проанализировать ошибки оперативно-стратегического характера, допущенные собственно военными — наркомом, Генеральным штабом и командованием округов — накануне и в начале войны. И вот к каким выводам я пришел.

Внезапный переход в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми на важнейших стратегических направлениях, силами, то есть характер самого удара, во всем объеме нами не был предусмотрен. Ни нарком, ни я, ни мои предшественники Б. М. Шапошников, К. А. Мерецков и руководящий состав Генерального штаба не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день мощными компактными группировками на всех стратегических направлениях с целью нанесения сокрушительных рассекающих ударов».

Можно, конечно, теперь, задним числом, упрекать наших руководящих военных деятелей: как это они не сделали для себя необходимых оперативно-стратегических выводов после кампаний, проведенных вермахтом в Польше, Западной Европе и на Балканах, где все элементы их стратегии и оперативного искусства, примененные в последующем против Красной Армии, проявились уже достаточно полно! Но, как говорится, после драки кулаками не машут. Верно, кулаками махать бессмысленно, а вот извлекать уроки из прошлого- следует всегда: когда-нибудь да пригодится. Но, как бы там ни было, таково уж свойство опыта — он всегда продукт мышления «задним числом».

Так вот: внезапным было не само начало войны — (как об этом утверждали в «верхах»), а способы, которыми велись противником боевые действия, размах и динамичность их, темпы, в которых эти действия велись с самого начала. В свое время Фуллер совершенно справедливо заметил: «Наибольшей опасности быть застигнутым врасплох внезапностью подвергается тот, кто предполагает, что будущая война будет похожа на предыдущую».

Однако объяснять наши неудачи в начале войны исключительно тем, что мы были «рабами прошлого, а не господами настоящего» — значит, прегрешить против истины. Справедливости ради следует заметить, что способы действий, примененные немецко-фашистскими войсками, не были совершенно новыми. Советские военные теоретики еще задолго до начала войны правильно уловили новые тенденции в развитии военного искусств. Советская военно-теоретическая мысль правильно предвидела характер будущей войны в целом, и многое из того, что было применено противником в 1941 году, было осмыслено еще в начале 30-х годов и в наиболее завершенном виде нашло свое отражение в теории глубокой операции. Но парадокс состоит в том, что мы, обладая приоритетом в разработке теории глубокой операции, оказались застигнутыми врасплох способами действий, которые и составляли сердцевину .этой теории.

Идея глубокой операции была детищем советского военного искусства. Она являлась вершиной военнотеоретической мысли не только в момент своего рождения. Она значительно опередила время и вплоть до появления ядерного оружия определяла пути развития военного искусства. Но, как это ни обидно, этой выстраданной советскими военными теоретиками идеей первыми воспользовались наши противники. Казалось, мы сами вложили оружие в руки врагу.

Но случилось это так потому, что, во-первых, враг первым прибег к активным наступательным действиям, потому что он был нападающей стороной, а, во-вторых, потому что он располагал необходимой для реализации идеи глубокой операции материально-технической базой. Мы же в силу обстоятельств с самого начала войны оказались в положении обороняющейся стороны. К тому же к началу войны такой базой и соответствующими ей оперативно-стратегическими возможностями мы еще не располагали.

Оказавшись в положении обороняющихся, мы в первые недели и даже месяцы войны не сумели найти эффективных способов противодействия противнику. И случилось это потому, что еще в мирное время, в ходе боевой и оперативной подготовки, новые тенден-ции в развитии военного искусства хотя и учитывались, но как-то односторонне — лишь только в плане активных наступательных действий, но применительно к нашим ограниченным возможностям. Предполагая себя активной стороной, мы мало уделяли внимания проблемам, которые могли возникнуть в случае, если бы не противник, а мы оказались бы вынужденными обороняться. Ориентация в теории и в практике оператив-ной подготовки лишь на проведение мощных, наступательных по своему содержанию ответных ударов привела к тому, что вне поля зрения остались проблемы ведения стратегической обороны.

Когда же наша Красная Армия оказалась в тяжелейшем положении, ее руководство вместо того, чтобы искать выход в своевременном переходе к стратегической обороне, в первые же дни войны поставило войскам активные задачи, которые, однако, не отвечали ни их боевым возможностям, ни обстановке в цело*!. Но когда ответный удар и контрнаступление с переносом боевых действий на территорию агрессора не только не увенчались успехом, а, напротив, еще более усугубили и без того тяжелое положение советских войск, было решено прибегнуть к активной стратегической обороне. Однако у высшего командования не было полной ясности в том, как вести эту оборону, — путем стабилизации положения на линии боевых действий, которая стремительно отодвигалась на восток, или же организацией нового стратегического фронта обороны где-то в глубине страны.

Все это явилось следствием того, что мы, будучи творцами теории глубокой операции, рассматривали ее как собственное оружие и, видимо, не рассчитывали, что ею может воспользоваться и противник. А он воспользовался ею. Именно это обстоятельство и привело к тому, что нападение противника и последующие его действия и в оперативном и в психологическом плане оказались для Красной Армии неожиданными. И эта неожиданность обусловливалась, помимо прочего, еще и тем, что в общем-то известные в теории приемы и способы действий были применены противником на практике в новом «контексте», — с большим размахом, в самом тесном сочетании друг с другом, в комплексе и различных комбинациях.

Таким образом, мы «прозевали» не столько само начало войны, первый удар противника, сколько способы действий, которыми его развивали вглубь нашей обороны немецко-фашистские войска.

Нападение противника имело эффект внезапности не потому, что ему удалось скрыть сам факт подготовки к нему, а потому, что мы в теории (а это отразилось и на наших практических мероприятиях) неверно считали, что обе стороны начнут боевые действия лишь частью сил и что для завершения развертывания главных сил обеим сторонам потребуется не менее двух недель. Существовала уверенность, что в течение этого времени армии прикрытия смогут успешно справиться с возложенными на них задачами, то есть отразить первый удар противника. На деле же случилось так, что заранее отмобилизованная и развернутая в ударные группировки немецко-фашистская армия начала наступление не частью сил, а всеми силами, вложив, таким образом, в первый удар всю свою мощь. Противник нанес удар такой силы, какого мы не ожидали. Вот в этом, собственно, и состояла внезапность, именно это и застало нас врасплох: мы рассчитывали одно, а противник делал другое, и делал не так, как это делалось прежде.

Суммируя сказанное, следует заметить, что все мероприятия немецко-фашистского командования, направленные на достижение оперативно-стратегической внезапности, свелись к тому, чтобы осуществить вторжение на территорию Советского Союза без объявления войны и вместе с тем максимально приблизить решающие сражения главных сил сторон к началу войны.

Это достигалось тем, что мероприятия по мобилизации: и развертыванию вооруженных сил, а также ряд других мероприятий, носивших характер подготовительных к решающим сражениям, были осуществлены заблаговременно, в предвоенный период.

Все это — заблаговременное осуществление многих мероприятий, а также сопряжение во времени ряда элементов подготовительного характера с периодом собственно боевых действий — привело к тому, что позволило немецко-фашистскому командованию резко сократить время на подготовку самого удара, с одной стороны, а с другой — обеспечило условия для вступления в сражение с самого ее начала главных сил вермахта и тем самым лишило Красную Армию тех двух недель, на которые рассчитывало ее командование для завершения оперативного развертывания. И здесь, в чисто военном плане, наша недостаточно полная готовность обернулась для противника возможностью добиться эффекта внезапности.

В ходе самых начальных операций основная ставка немецко-фашистского командования делалась на способы действий, которые позволяли бы вермахту вложить в первый удар всю мощь воздушных и наземных сил для нанесения Красной Армии сокрушительного поражения и достижения ближайших стратегических целей. Для этого осуществлялась заблаговременная концентрация максимума сил и средств на избранных для ударов направлениях. При этом основу ударных группировок составляли танковые войска и авиация. Такой состав ударных группировок позволял осуществлять высокоманевренные действия, наносить удары по советским войскам на всю глубину их оперативного по-строения одновременно с ударами по их важнейшим тыловым объектам и резервам. Особенно .большой эффект давало использование в первом оперативном эшелоне на главных направлениях крупных танковых группировок, которые своими таранными рассекающими ударами, осуществлявшимися в высоком темпе и на большую глубину, дробили стратегический фронт обороны советских войск, разобщали их на отдельные, изолированные друг от друга части, а затем обходными и охватывающими действиями нередко завершали их окружение.

Непрерывно поддерживаемые мощными ударами с воздуха крупные танковые группировки немецко-фашистских войск без занятия промежуточных рубежей с ходу устремлялись в глубину расположения войск Красной Армии, не давая им возможности для занятия и организации обороны на новых рубежах. Стремительное проникновение танковых группировок врага в глубокий тыл обороняющихся войск позволило им нано-сить удары по подходящим резервам Красной Армии, форсировать с ходу крупные водные преграды, захватывать узлы коммуникаций и другие важные оперативно-стратегические объекты.

Борьбу с оставшимися в немецком тылу группировками советских войск, продолжавшими удерживать отдельные районы, фашистское командование возлагало на пехотные соединения, продвигавшиеся вслед за танковыми войсками. В то же время танковые соединения устремлялись вперед, упреждая выдвигавшиеся из глубины советские войска в занятии выгодных для обороны рубежей.

Стремительный и маневренный характер начальных наступательных операций, осуществлявшихся противником одновременно на нескольких направлениях и в широких полосах, приводил к тому, что боевые действия сразу охватывали огромную глубину и нередко велись одновременно и в приграничных районах и в оперативной глубине, удаленной от границы на сотни километров. Такой характер действий приводил к тому, что сплошной фронт исчезал, так как обороняющейся стороне далеко не всегда удавалось заполнять образовывавшиеся бреши. Это было на руку наступающей стороне, ибо позволяло и дальше вести маневренные действия и быстро переносить удар на еще большую оперативную глубину.

Все эти способы действий, примененные фашистским вермахтом еще на Западе и представлявшие собой составную часть теории «молниеносной войны», не являлись секретом для советского военного руководства. Уже в декабре 1940 года на совещании руководящего состава Красной Армии рассматривались важнейшие оперативно-стратегические аспекты, возникшие из опыта начавшейся второй мировой войны. Участники совещания, в частности, генерал армии Г. К. Жуков, отмечали огромное Значение внезапности удара, которая в значительной мере, наряду с мощью удара, предопределила разгром армии союзников на Западе. Однако, отметить-то отметили, а вот сделать нужные выводы не сумели, иначе не сетовали бы потом на вероломство противника и внезапность его нападения на нашу страну. Правда, руководство страной и Красной Армией в предвидении вероятной фашистской агрессии наметило ряд важнейших подготовительных мероприятий к решающим сражениям, однако осуществить их в предвоенный период удалось лишь частично. Это говорит о том, что к осуществлению необходимых мероприятий приступили с опозданием. А это, в свою очередь, явилось следствием неправильной оценки обстановки и ошибки в определении вероятного срока нападения фашистской Германии на Советский Союз.

Из этого следует, что внезапность нападения противника на нашу страну была обусловлена не неведением об угрозе этого нападения, а оперативно-стратегическими просчетами, усилившими тот цейтнот, который испытывал Советский Союз в силу особенностей его исторического развития.

3. Истинные причины неудач Красной Армии. Естественно, что на первом месте по своей значимости и последствиям в длинном ряду причин стоит удар противника, который в силу рассмотренных нами выше обстоятельств и, в первую очередь, из-за нашей неполной — готовности к войне оказался для Красной Армии внезапным. Но были и причины другого ряда — не такие универсальные как первая, но в значительной мере, обусловленные ею. Были и такие, которые хоть и носили частный характер, но имели вполне самостоятельное значение. Назовем лишь некоторые из них, на наш взгляд, наиболее значительные.

Прежде всего следует отметить более высокую степень готовности немецко-фашистских войск к наступлению, нежели готовность советских войск к отражению вражеского удара. В то время, как войска противника, завершив развертывание в ударные группировки, ждали только сигнала, чтобы перейти в наступление, войска Красной Армии находились в состоянии, когда им для завершения оперативного развертывания требовалось еще, как минимум, две недели. И это явилось следствием того, что время, оставшееся до начала войны, не было использовано до дна. Все, что еще можно было сделать в оперативно-стратегическом плане для того, чтобы максимально повысить боеготовность войск Красной Армии накануне вражеского нападения, сделано не было.

Далее. Субъективные ошибки, допущенные Верховным командованием Советских Вооруженных Сил при оценке общей стратегической обстановки и реальных возможностей сторон в условиях уже начавшейся войны, привели к постановке войскам Красной Армии непосильных им и не соответствовавших их оперативному положению задач. В результате этого действия Красной Армии оказались оперативно неадекватными сложившейся обстановке в целом. А это привело к тому, что противодействие войск Красной Армии войскам противника осуществлялось как бы в иной плоскости, чем этого требовала обстановка: вместо активной стратегической обороны, которой требовала неблагоприятно сложившаяся для них обстановка, войска Красной Армии вынуждались к активным наступательным действиям в обстановке, условия которой, можно сказать, полностью исключали такую возможность.

К осознанной идее активной стратегической обороны советское Верховное командование пришло со значительным опозданием, пришло к ней не преднамеренно, заблаговременно подготовив для этого условия, а стихийно, под напором обстоятельств и жестоких ударов противника. Но и, осознав необходимость обороны, как единственно возможного в тех условиях вида боевых действий, в Красной Армии не сразу нашли наиболее эффективные способы противодействия противнику, применявшему новые способы действий. В частности, не было найдено действенное средство против оперативных обходов, применявшихся ударными группировками немецко-фашистских войск. Своевременно не были найдены также организационные формы противотанковой обороны. Весьма пагубно отражалась на уровне устойчивости советской обороны линейность в ее построении, распыление сил и средств на широком фронте, при явно недостаточном эшелонировании их в глубину.

Если скрупулезно порыться в памяти, то можно найти еще не одну «обойму» причин, из-за которых Красная Армия испытывала горечь поражений в памятном всем и кровавом 1941 году. Но стоит ли голову ломать, выискивая эти причины, если после внезапности вражеского удара, — в том особом смысле, в каком мы ее понимаем, — главной, определяющей из них является качественное превосходство противника в средствах борьбы, обеспечивавшее ему преобладание в силе огня, мощи удара, в гибкости и быстроте маневра. Особенно ощутимо проявлялось превосходство противника при сопоставлении маневренных возможностей вермахта и Красной Армии. В вооруженных силах Германии соотношение между подвижными войсками и пехотными соединениями неуклонно росло в пользу подвижных войск. Так, если в 1939 году оно составляло 27 : 73, то уже через год оно достигло 43 : 57. А если учесть, что пехотные соединения противника в значительной мере были моторизованы, то нетрудно представить как значительно было превосходство вермахта над войсками Красной Армии, в которой формирование механизированных и танковых корпусов, после их ликвидации на основе неверной оценки опыта их использования в Испании, началось лишь перед самой войной, но будучи так и не завершено, в ходе войны вновь обратились к формированиям типа бригады.

О трагической несоизмеримости возможностей сторон в огневой мощи и подвижности в первый год войны в одном произведении одного писателя сказано так: «Немцы от самого Берлина до Сталинграда на автомашинах доехали, а мы вот в пиджаках и спецовках в окопах лежим с трехлинейкой образца девяносто первого года». Здесь, помимо высокой мобильности, подчеркивается еще одна сторона превосходства противника — преобладание в огневой мощи: действительно трудно было состязаться в огне с противником, вооруженным автоматами, в то время как наши стрелковые войска располагали в основном винтовками «образца девяносто первого года».

Анализируя причины успехов противника в начале войны, большинство крупных советских военачальников подчеркивает превосходство противника именно в подвижности. По своему воздействию на общую оперативную обстановку это превосходство намного перекрывало все остальные факторы. Да и сам фактор внезапности приобретал свое значение постольку, поскольку он опирался и использовал это превосходство врага над войсками Красной Армии. Именно потому, что противник в полной мере использовал это свое превосходство, способы действий, применявшиеся им, приобретали особую силу и эффективность. Именно это превосходство позволило вермахту применением в принципе уже известных способов действий добиться эффекта неожиданности, внезапности. И это неудивительно, ибо внезапность держится на двух «китах» — скрытности и быстроте действий. Не имея возможности в полной мере обеспечить скрытность своих намерений, фашисты использовали то, в чем их превосходство не вызывало сомнений, — высокую мобильность своих войск. И быстрота сработала.

Высокая мобильность противника была фактом огромного оперативного значения, ничуть не меньшим, а иногда и значительно большим, чем такой фактор, как превосходство в силах и средствах. Высокая маневренность позволяла противнику не только компенсировать недостаток в силах и средствах там, где это имело место, но и еще больше наращивать их там, где и без того он обладал превосходством. Трех-четырехкратное превосходство противника в подвижности позволяло ему развивать наступление со среднесуточным темпом не менее 20–25 километров, а моторизованными и танковыми соединениями даже в 50 и более километров.

В ряде случаев противник наступал быстрее, чем могли отступать войска Красной Армии. Это приводило к тому, что противник почти все время сохранял охватывающее или угрожающее тылу советских войск положение… Нередко крупные группировки советских войск, не имея возможности выйти из боя и оторваться от противника, оказывались в окружении. Лавина наступающих и отступающих войск в сложном сплетении боевых порядков катилась на восток. И в этом движении, где ударная мощь и подвижность наступающих преобладала над соответствующими возможностями обороняющихся, целые соединения последних безжалостно перемалывались.

В этих условиях, казалось бы, безвыходных, когда никакая сила уже не способна была спасти положение, все-таки нашлись силы и средства, которые позволили сперва выправить положение, а затем и разгромить крупнейшую группировку врага. Это беспредельный героизм воинов Красной Армии на поле боя и самоотверженный труд всего советского народа позволили свести на нет преимущества врага. Опираясь на стойкость воинов Красной Армии и всего советского народа, советское военное искусство нашло в конце концов способы действий, которые свели на нет усилия противника развить первоначальный успех и с ходу овладеть Москвой. Более того, советское военное искусство нашло способы, как, при ограниченных еще возможностях, нанести врагу ощутимые поражения и поставить его в положение, которое сами немцы характеризовали как катастрофическое.

Говоря о причинах неудач Красной Армии в начале войны, нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что командные кадры вермахта на всех уровнях управления имели неоспоримое превосходство перед командными кадрами Красной Армии. Это превосходство выражалось, прежде всего, в наличии у офицерского корпуса фашистской Германии богатого опыта ведения боевых действий в новых условиях вооруженной борьбы, в то время как командные кадры Красной Армии таким опытом еще не располагали. Более того, командные кадры Красной Армии в своем большинстве не располагали не только боевым опытом, но и опытом мирного времени, который обычно приобретается в ходе учений и повседневных занятий. Уровень их руководства не соответствовал занимаемому положению. Он был значительно ниже. И это явилось следствием того, что в предвоенные годы в результате известных событий значительная часть советских военных кадров оказалась необоснованно отстраненной от занимаемых должностей. В результате этого к руководству войсками пришли люди, опыт и уровень подготовки которых явно не соответствовал тому новому, более высокому положению, в котором они оказались.

Эти люди отличались преданностью идеалам социализма и готовностью умереть за Родину. Но ведь военачальнику, чтобы иметь успех в бою, этого недостаточно— необходимо еще, как минимум, и умение воевать, способность проявлять необходимую гибкость в выборе форм и способов борьбы в соответствии с меняющимися условиями боевой обстановки. А их однозначная и прямолинейная готовность умирать на занимаемых позициях, не отступая ни на шаг,—это скорее качество рядового солдата, нежели военачальника. Военачальник всегда должен помнить, до каких пределов подобная стойкость является требованием военного искусства, а потому похвальна, а когда она превращается в коллективное самоубийство, не имеющее никакого оперативного смысла. Да, в начале войны умения воевать, которого уже тогда немцам было не занимать, нам остро не хватало. Противник давил нас, не только танками, но и своей высокой организованностью, отлаженными и в деталях согласованными действиями всех элементов своего оперативного построения.

Превосходство вермахта над Красной Армией было обусловлено еще одним, очень важным обстоятельством: вермахт начал войну, фактически минуя начальный ее период. То, что с началом войны Советскому Союзу и его вооруженным силам еще предстояло сделать, в немецко-фашистской армии было сделано заблаговременно. И это не удивительно: Германия была воюющей стороной уже с 1939 года. В этом смысле начальный период в понимании того времени был как бы пройденным для вермахта этапом.

Таким образом, к началу войны фашистская Германия по всем компонентам готовности к войне н ее ведению значительно опережала Советский Союз. Она начала войну, имея своеобразную «фору» в виде: 1) экономики, заранее переведенной на военные рельсы, возможности которой значительно возрастали за счет оккупированных Германией стран Европы; 2) полностью отмобилизованных вооруженных сил; 3) превосходства в силах и средствах, готовых к действиям; 4) выгодного оперативно-стратегического положения этих сил и средств, заблаговременно развернутых по направлениям действий; 5) богатого опыта ведения современных операций; 6) инициативы, которую обычно получает нападающая сторона. Все это, взятое вместе, предопределило такую силу удара, которая давала фашистам еще одно преимущество — возможность достижения оперативной внезапности. Здесь мы наблюдаем вза- имообратимую зависимость между превосходством в различных его проявлениях и внезапностью: в одних случаях внезапность компенсирует недостаток в силах и средствах, а в других, напротив, огромное и всестороннее превосходство в ходе удара приводит к последствиям, аналогичным тем, к которым обычно приводят внезапные действия. Ибо огромное превосходство с самого начала обеспечивает стороне, располагающей им, такие оперативно-стратегические успехи, что обороняющаяся сторона, проигрывая в пространстве и времени и, в целом, в оперативном положении, лишается минимально необходимых условий для успешного противодействия ударам наступающего. Здесь эффект превосходства как бы трансформируется в эффект внезапности.

Таким образом, во многих отношениях с самого начала войны Красная Армия была поставлена в неравные с противником условия. Словом, совсем не так, как в шахматах, — где все условия с самого начала одинаковы для обеих сторон, за исключением права первого хода и умения самих играющих. Здесь же, на войне, не говоря уже об огромном разностороннем материальном превосходстве противника, на его стороне было и умение воевать и право «первого хода». А Красная Армия все свои операции начального периода войны, можно сказать, вынуждена была проводить «черными»: инициатива была на стороне врага.

Но, как неравны ни были условия ведения войны для Красной Армии, к концу битвы за Москву, эти условия были более или менее выравнены за счет неимоверных усилий советского народа и его армии.

4. Провал плана «молниеносной войны». Битва за Москву, можно сказать, началась одновременно с началом войны. Дело в том, что у немецко-фашистского командования окончание войны ассоциировалось с взятием столицы вражеского государства. Поэтому, начиная войну и стремясь свести ее к одной молниеносной кампании, немецко-фашистское руководство конечной стратегической целью ее ставило захват советской столицы. А так как кампания мыслилась скоротечной, на одном дыхании, то ориентир на Москву у фашистов появился сразу же с началом войны. Фактически все усилия командования группы армий «Центр» с момента перехода границы и до выхода в район Смоленска были направлены на то, чтобы в решающий момент вывести на московское направление наиболее мощную группировку войск. Последующие же, после смоленской операции, собственно, явились дальнейшим, более конкретизированным продолжением начатой ранее битвы.

Захвату Москвы руководство фашистской Германии придавало особое значение по многим причинам. Как пишет генерал Гудериан, Москва «была своего рода ключом ко всей советской системе. Как город, где находилось правительство, как важный индустриальный район, как крупный центр с резиденциями иностранных правительств, этот столичный город еще больше, чем Париж во Франции, был важен для немцев в том отношении, что овладение им имело решающее значение в военном, экономическом и политическом отношениях».

Удар на Москву с целью ее захвата немецко-фашистское командование рассматривало как сердцевину своего плана «молниеносной войны» не только в плане конечной стратегической цели, но одновременно и как средство достижения этой цели в кратчайшие сроки.

При этом в своих расчетах немецко-фашистское командование исходило из предположения, которое не лишено было самых серьезных оснований, что Москву — очень важный во всех отношениях стратегический объект— Красная Армия будет защищать до последнего солдата. Это обстоятельство и пыталось использовать немецко-фашистское командование в своем стремлении одним ударом, в «генеральном сражении», покончить с главными силами Красной Армии, которые при развитии немецкого наступления на Москву уже не смогли бы, как на других, менее важных направлениях, уклониться от решающего сражения, если бы оно было навязано в невыгодных для них условиях. Немецко-фашистское командование надеялось окружить главные силы Красной Армии в районе Москвы и разгромить их, не дав возможности отойти в глубь страны. Так немцы рассчитывали дать Красной Армии «единое генеральное сражение», нанести Советскому Союзу «смертельный удар» и, таким образом, реализовать план «молниеносной войны» во всех его аспектах.

Стремление захватить Москву во что бы то ни стало усилилось еще больше после смоленского сражения, когда гитлеровцы довольно явственно почувствовали, что план «Барбаросса» трещит по всем швам. Именно тогда немецкое командование в лихорадочных поисках новых путей к достижению успеха пришло к выводу, что ключ к победе — это «поставить все на козырную карту, название которой Москва».

Гитлеровское командование, все еще не сумевшее отделаться от впечатлений, что война обязательно кончается в столице вражеского государства, издало приказ-обращение, зачитанное во всех частях в дни перед наступлением на Москву: «Солдаты! — говорилось в этом обращении. — За два года войны все столицы континента склонились перед вами, ваши знамена прошумели по улицам лучших городов Европы. Вам осталась Москва. Вот она — перед вами!.. Возьмите ее! Заставьте ее склониться — это последняя столица Европы, которая еще не принадлежит вам. Пройдите же и по ее площадям. Москва — это конец войны. Москва — это отдых. Вперед!»

Да, так было не раз: с захватом столицы вражеского государства фашистская Германия, как правило, заканчивала очередную военную кампанию. И теперь фашисты считали, что свой «Дранг нах Остен» («восточный поход») они закончат в советской столице.

В своей уверенности, что все будет так, как предусмотрено планами германского генерального штаба, Гитлер еще 12 октября предписал войскам группы армий «Центр»: «капитуляции Москвы не принимать…» Как будто кто-то собирался капитулировать! Какое дремучее невежество! Какое непонимание сути социализма, характера советского строя и народа, установившего этот строй. Именно в этом непонимании и кроется недооценка фашистским руководством Германии силы Советского государства, а, следовательно, и самый важный просчет Гитлера и его подручных. Они все взвесили на оперативных весах, все рассчитали и расставили на картах по своим местам. И только одного не учли: готовности советского человека биться за свою социалистическую Отчизну до смерти. И эта готовность, реализованная в кровопролитных сражениях на полях Смоленщины и Подмосковья, привела к разгрому крупнейшей группировки немецко-фашистских войск на советско-германском фронте, а вместе с этим и к полному провалу фашистского плана «молниеносной войны». Именно здесь, в битве под Москвой, была поставлена решающая точка, и план, на который возлагались глобальные надежды, повис жалкими клочьями на штыках красноармейцев. «Правило», в которое уверовали фашисты, что война кончается в столице вражеского государства, на этот раз не сработало. Оно, может быть, и имело всеобщее значение в условиях капиталистического Запада, но на востоке — на территории Советского Союза, как оказалось, не имело силы.

Наивным оказались расчеты фашистов на захват Москвы и достижение, таким образом, важнейших стратегических целей войны. Но если бы даже им удалось захватить Москву (а это уже чрезмерное допущение!), то это, безусловно, осложнило бы борьбу советского народа против заклятого врага, однако ни в коем случае не предопределило бы ее исхода. Ибо борьба, по известным причинам, для нас еще только начиналась, и мы уже развертывали силы, необходимые, чтобы питать эту борьбу. Мы запоздали с этим, но фашистам не удалось лишить нас этой возможности. За опоздание мы расплачивались неимоверным напряжением сил и тяжелыми жертвами. Но уже тогда чувствовалось, что противник в конечном счете будет расплачиваться вдвойне — и за собственные роковые просчеты в оценке наших возможностей и за причиненные советскому народу страдания и жертвы — за все!

В разгар битвы за Москву, захлебываясь в предвкушении близкой победы, Геббельс в пропагандистском угаре вещал на весь мир: «Солдаты Гитлера могут видеть кремлевские башни со своих передовых позиций. Еще четыре-пять дней, и флаг со свастикой будет развеваться над Кремлем». Но, как говорится, видит око, Да зуб не имеет. Поглядели фашисты на красные звезды Кремля — на том все и закончилось. Дорого стоило им это «удовольствие»: немецко-фашистские захватчики потеряли в битве под Москвой более 500 тыс. человек, 1300 танков, 2500 орудий, 15 тыс. машин и много Другой боевой техники. Всего было разгромлено около 50 вражеских дивизий. Войска противника были отброшены от Москвы на запад на 150–300 километров. Это было первое крупное поражение фашисткой Германии во второй мировой войне по призванию гитлеровских генералов, «немецкая армия, ранее считавшаяся непобедимой, оказалась на грани уничтожения». Для восполнения потерь гитлеровское руководство вынуждено было зимой 1942 года впервые провести тотальную мобилизацию. Немецко-фашистская армия оказалась в критическом положении. Чтобы как-то улучшить положение и восстановить доверие солдат к военному руководству, Гитлер произвел многочисленные замены в руководящем составе вермахта. В общей сложности было смещено со своих постов 177 генералов, в том числе главнокомандующий сухопутными войсками фельдмаршал Браухич и все главнокомандующие группами армий. «Такого разгрома генералов — пишет английский военный историк Фуллер, — не видывали со времен битвы на Марне».

Поражение немецко-фашистской армии под Москвой вызвало в стане противника растерянность, а затем вынудило высшее руководство фашистской Германии пересмотреть стратегический план дальнейшего ведения войны против СССР. Дело в том, что провал операции «Тайфун», названный гитлеровским руководством «решающим сражением года», не был просто проигрышем только одного сражения. Главным итогом битвы под Москвой был не просто разгром главных сил группы армий «Центр», имевших задачу овладеть Москвой. Провал немецких планов захвата Москвы одновременно означал и провал всего плана «молниеносной войны». И это несмотря на то, что немецко-фашистскому командованию с самого же начала удалось осуществить нападение в запланированных им, а потому выгодных для себя условиях и достичь в первых же сражениях впечатляющих успехов. И случилось это не только потому, что план «молниеносной войны» в основе своей был порочен, но еще и потому, что Красная Армия оказала врагу сопротивление, которого он никак не ожидал. А не ожидал потому, что не знал, что такое социализм, в чем его сила и на какие высоты духа способен он подымать людей в борьбе за правое дело. Наша победа в битве под Москвой была, в первую очередь, победой социализма, советского патриотизма, а затем уже, во вторую очередь, и нашего воен-

ного искусства. Потому что советское военное искусство в тот период еще находилось в стадии поисков способов действий в невыгодных для Красной Армии условиях обстановки, а преданность советских людей идеям Ленина и своей социалистической Родине была неоспоримым фактом — фактом, обусловливавшим их железную стойкость и беспримерную самоотверженность в неравной борьбе с сильным противником.

Разгром немецко-фашистских войск под Москвой, Ростовом и Тихвином явился началом перелома в войне. Победы Советских Вооруженных Сил зимой 1941 — 1942 годов, в ходе которых противнику были нанесены тяжелые потери, имели огромное не только стратегическое, но и морально-политическое значение. Каждый советский человек воспринял их как предвестник новых, еще более значимых побед в будущем. Сознание этого множило решимость нашего-народа драться с еще большим напряжением против ненавистного врага, чтобы добиться окончательного его разгрома.

5. Напрасные потуги, господа… Битва под Москвой представляет собой одну из наиболее ярких страниц в истории Великой Отечественной войны. Она вошла в историю как один из бессмертных примеров самоотверженности и упорства в борьбе, мужества и воинского искусства, увенчавшихся срывом далеко идущих планов противника. Весь мир был поражен победой Красной Армии над немецко-фашистскими войсками и внезапным поворотом событий под Москвой. За рубежом даже союзники в недоумении гадали: как это произошло? «Непобедимая» германская армия все время наступала, наконец, подошла к Москве и вдруг… побежала назад, бросая вооружение и устилая тысячами трупов пути своего отступления. Иностранные газеты не могли объяснить этого и писали про «чудо под Москвой». Да, это, действительно, было чудо. Но чудо рукотворное, чудо объяснимое. Это чудо было сотворено руками советских людей — из их патриотизма, верности идеалам коммунизма, воинской и трудовой доблести. Все это позволило мобилизовать силы и ударить по врагу всей мощью Красной Армии, всей гневной силой и ненавистью народа к фашистским захватчикам. Фашисты не выдержали и покатились назад.

Однако победа эта досталась нам нелегко. Как сказал поэт, мы победили врага «не только большим железом, но и великой кровью. Даже слишком великой». Правда, мы победили врага и «достаточно зрелой силой ума, силой глубокого убеждения. Победили силой добра в нашем характере, силой любви…» Но крови все- таки было пролито много… Иначе нельзя: за победу всегда надо платить. А тогда там под Москвой, обстановка была такой, что нам победа нужна была как воздух, нужна во всех отношениях — и в морально-политическом и собственно военном плане. Словом, как в песне поется, нам тогда нужна была «одна на всех победа» и поэтому мы «за ценой не стояли». Платили столько, сколько запрашивала обстановка, потому что платить приходилось не только за настоящую победу, но и за прошлые ошибки. Но пролитая кровь была бы окуплена сполна, если бы операции, проводившиеся Красной Армией под Москвой, были бы доведены до своего логического конца. Тогда победа стоила бы этой крови.

Однако, отмечая с гордостью величие победы Красной Армии под Москвой, огромное значение этой победы для последующего хода войны, сознавая, что план «молниеносной войны» провалился, и не сам по себе, а в результате самоотверженных действий Красной Армии, мы тем не менее вынуждены с сожалением констатировать некоторую — в оперативно-стратегическом смысле — незавершенность операций советских войск зимой 1941–1942 года. Думается, что если бы эти операции удалось довести до логического конца, если бы Красной Армии удалось решить все поставленные перед ней оперативно-стратегические задачи, то перспективы вермахта в кампании 1942 года оказались бы куда как более скромными. Но этого не случилось.

Незавершенность наступательных операций была обусловлена целым рядом весьма существенных объективных причин, устранить которые в короткие сроки не представлялось возможным. Объяснялось это, в первую очередь, условиями обстановки, в которой войскам Красной Армии пришлось переходить от оборонительных действий к наступательным. А условия эти были крайне тяжелыми.

Хотя идея контрнаступления Красной Армии под Москвой и вызревала в ходе оборонительного сражения, а конкретный план его проведения был представлен командованием Западного фронта на утверждение в Ставку 30 ноября, тем не менее контрнаступление началось неожиданно не только для противника, но, в известном смысле, и для нас самих. Дело в том, что контрудары, нанесенные советскими войсками в начале декабря в рамках оборонительного сражения и, следовательно, в первую очередь, в интересах решения оборонительных задач, лишь на отдельных участках и постепенно, как-бы «сами собой» переросли в наступательные действия. Об этом свидетельствует и Жуков. Вот что он пишет в своих мемуарах: контрнаступление «подготавливалось в ходе оборонительных сражений, и методы его проведения окончательно определились, когда по всем признакам гитлеровские войска уже не могли выдерживать наши контрудары».

Из всего этого следует, что Красная Армия перешла в контрнаступление без какой-либо оперативной паузы, сразу из положения обороны. Это, с одной стороны, имело то положительное значение, что позволило войскам Красной Армии добиться внезапности, нанести удары в то время, когда силы противника были распылены, когда они еще не успели принять оборонительную группировку, закрепиться на достигнутых рубежах и имели открытые фланги.

В то же время переход в контрнаступление без паузы означал, что из-за недостатка времени на перегруппировки удары советских войск по противнику не всегда и не везде могли быть нанесены на тех направлениях, где это более всего отвечало уже интересам наступательных действий. Это значило, что не везде были или могли быть созданы ударные группировки войск, в полной мере отвечавшие новой обстановке и постоянно уточнявшемуся в ходе боевых действий замыслу наступательной операции, а если где и были созданы такие группировки, то далеко не все из них располагали запасами материальных средств, необходимыми для успешного развития операции на всю ее запланированную глубину. Беда заключалась в том, что на направлениях, где контрудары, естественно, как бы сами собой, перерастали в наступление, столь же естественно, сами собой, не образовывались запасы материальных средств. Объяснялись это не только тем, что Советская страна и ее Вооруженные силы в целом испытывали в этот период острый недостаток во всем необходимом для ведения вооруженной борьбы огромного размаха, но и тем, что- даже имевшиеся в распоряжении Западного фронта средства не могли быть заблаговременно сосредоточены на направлениях ударов, так как эти направления выявлялись не сразу, а по мере развития контрударов.

Об этом свидетельствует и характер задач, поставленных перед перешедшими в контрнаступление войсками. Поначалу эти задачи были весьма ограниченными и заключались в том, чтобы разгромить ударные группировки противника, пытавшиеся охватить Москву с севера, и снять, таким образом, непосредственную угрозу советской столице. Это была ближайшая задача советских войск. «Для постановки войскам фронта более далеких и решительных целей у нас тогда еще не было сил. Мы стремились только отбросить врага как можно дальше от Москвы и нанести ему возможно большие потери» — вот так комментирует генерал армии Г. К. Жуков задачи, которые он, как командующий, поставил войскам Западного фронта. Более глубокие задачи и более решительные цели были поставлены войскам в директиве от 9 декабря, то есть на четвертый день контрнаступления, когда стало ясно, что контрудары переросли рамки оборонительных задач и вылились в наступательные операции.

Да, сил у фронта было действительно мало. Несмотря на передачу ему дополнительно трех армий, Западный фронт не имел численного превосходства над противником, напротив, в танках и артиллерии, то есть в средствах, которые определяют ударную мощь и маневренные возможности войск в целом, превосходство было даже на стороне противника. «Это обстоятельство,— как справедливо подчеркивает Жуков, — явилось, главной особенностью контрнаступления наших войск под Москвой». Да, особенностью и, добавим от себя, в значительной мере причиной того, что ряд операций в битве под Москвой носит на себе печать незавершенности. Дело не только в том, что войска Красной Армии к моменту перехода в контрнаступление не успели накопить на московском направлении достаточно сил и средств, но и в том, что Красная Армия в целом еще уступала немецко-фашистской армии в количестве и качестве боевой техники, а, следовательно, в ударной мощи и мобильности. Таким образом, не имея решающего превосходства над противником, Красная Армия и не могла рассчитывать на сколько-нибудь существенные оперативно-стратегические результаты. Могут, однако, спросить: а почему в декабре и даже в январе советские войска, перешедшие в контрнаступление сразу, без передышки, после тяжелейших оборонительных боев, имея большие потери и испытывая огромную усталость, сумели все-таки добиться существенных успехов, не имея превосходства в силах и средствах над противником, в то время как примерно при том же соотношении сил сторон, начиная с февраля, в ходе последующих операций, успехи советских войск становились все менее «выразительными» и их усилия, в конечном счете, не были доведены до логического финала? Причин много. О них мы еще скажем. Но здесь, в первую очередь, хочется подчеркнуть одно обстоятельство, которое при исследовании этого вопроса другими историками и теоретиками почему-то оставляется вне поля зрения. Мы имеем в виду фактор внезапности, который на этот раз, в ходе контрнаступления, сработал в пользу советских войск. Достигнутая ими внезапность в какой- то мере компенсировала не только количественный, но и, в известной степени, качественный недостаток в силах и средствах и обеспечила успех первых операций. Внезапность как бы сводила на нет и многие другие недостатки организационного характера. Но стоило фактору внезапности исчерпать себя, а противнику оправиться от полученного шока и перестроиться на оборону, как судьба сражений стала все более зависеть от фактора материальной силы, которого фронту все больше не хватало.

По мере увеличения размаха боевых действий и перерастания контрнаступления в общее наступление Красной Армии на эффективности ее ударов, а, следовательно, и на степени завершенности операций стали все более сказываться причины, корни которых нужно было искать, в первую очередь, в степени обеспеченности советских войск всем необходимым для ведения вооруженной борьбы огромного размаха, а также в уровне боевого опыта наших командных кадров на всех ступенях управления.

Так, Красная Армия испытывала в этот напряженйый период борьбы постоянный и острый недостаток в боеприпасах и вооружении. Дело дошло до того, что командованию пришлось устанавливать норму расхода боеприпасов — всего один-два выстрела на орудие в сутки. И это—в период наступления! Естественно, что в этих условиях любые попытки прорвать подготовленную оборону противника не только не имели успеха, но и обходились немыслимо дорого, что, в свою очередь, сказывалось на ударной мощи советских войск, на их способности в высоком темпе и на большую глубину прорвать оборону противника.

Одной из очень важных причин, обусловивших незавершенность зимних наступательных операций Красной Армии, явилось отсутствие в составе войск фронта и армий крупных механизированных и танковых соединений что лишало советское командование возможности применения танков для развития тактического успеха в оперативный, для наращивания усилий и быстрого переноса ударов в оперативную глубину обороны противника с целью завершения окружения и уничтожения крупных группировок противника. Беда для советских войск заключалась еще и в том, что даже те средства, которые мы могли использовать как маневренную силу, например, конницу, не всегда использовались по назначению. А без ликвидации превосходства немецко-фашистских войск в мобильности рассчитывать на упреждающие противника действия, на высокие темпы развития достигнутого при прорыве успеха не приходилось.

Целый ряд других причин, по которым операции оказались незавершенными, был обусловлен одновременно и недостатком сил и средств и отсутствием опыта в их использовании. К ним, в первую очередь, следует отнести несоблюдение некоторыми командующими армиями, да и командирами более низкого ранга, принципа массирования сил и средств на главных направлениях. Конечно, такое положение в какой-то мере оправдывается острым недостатком сил и средств при необходимости «держать фронт» на непомерно большом протяжении. Однако, думается нам, именно ограниченность сил и средств при необходимости ведения активных наступательных действий требует решительного массирования сил и средств на избранных направлениях ударов. Иначе, при отсутствии подавляющего противника превосходства в силах и средствах, успеха не добиться. Принцип массирования сил и средств на направлениях ударов, или неравномерного распределения их по фронту — это единственная возможность добиться какого-то успеха в условиях, когда нет решающего превосходства над противником, и на деле реализовать установку: «Воюют не числом, а умением». Реализация этого принципа требует от командиров, принимавших решения” особой смелости, настойчивости и последовательности в действиях, требует известного риска и готовности держать ответ в случае неудачи. Советские военачальники всегда признавали этот один из важнейших и основополагающих принципов военного искусства и в ходе войны сделали немало для того, чтобы обогатить его содержание новыми гранями. Однако в рассматриваемый нами период в условиях острого недостатка сил и средств смелости реализовать его хватало далеко не всем. Слишком велик был риск. И в этих условиях не все готовы были к тому, чтобы держать ответ за свои действия: одни из-за боязни быть не так понятыми в случае неудачи, а другие, что греха таить, больше боялись своего начальства, нежели противника. Словом, им не хотелось рисковать, чтобы не проигрывать. Они слишком хорошо усвоили истину: кто не рискует, тот и не проигрывает. Но забывали, что кто не рискует, тот и не выигрывает тоже. А ведь война — не шахматы: здесь «гроссмейстерской ничьи» быть не может. Нужно обязательно выигрывать. Поэтому надо было рисковать. Однако, если одним не хватало смелости, то другим не хватало умения… Да, умения рисковать, ибо риск — это не безоглядные, очертя голову, действия — будь что будет!.. Рискованному решению, пожалуй, даже больше, чем «благополучному», находящемуся в, рамках «здравого смысла», решению предшествуют огромная напряженная работа мысли и расчеты, расчеты до последнего видимого для мысли грана… Для этого требуется и чутье, которое называется командирской интуицией.

Умение принимать такие решения, то есть, не боясь риска, смело массировать силы и средства, чтобы, нарушив равновесие, обеспечить себе превосходство над противником в решающем месте и в решающий момент, к основной массе советских командиров пришло несколько позднее. Но пришло, и не само собой, а было выстрадано и добыто в тяжелейших, кровопролитных боях. С этого момента удары Красной Армии стали для противника, можно сказать, неотразимыми. И это свидетельствовало о качественно более высоком уровне, на котором осуществлялось управление войсками Красной Армии, а также о том, что для советского военного искусства в целом уже не существует задач, которые было бы ей не по силам решать.

А пока что войска Красной Армии действовали по- старинке. Неумение по-настоящему массировать силы и средства, в свою очередь, обусловило и другую слабость: действия без четко выраженных ударных группировок, силами и средствами, равномерно распределенными на широком фронте, что, естественно, не обеспечивало развития наступления в высоком темпе, упреждения противника в маневре, словом, не позволяло советским войскам прорывать тактическую оборону противника в короткие сроки и быстро переносить боевые усилия в оперативную глубину. В подобных условиях советские войска обрекались на затяжные бои с целью прогрызания обороны противника. При этом из-за глубокого снежного покрова и, следовательно, ограниченных возможностей маневра в стороны флангов усилия советских войск приобретали в основном характер фронтальных атак. А удары в лоб, как известно, далеко не всегда эффективны, и в рассматриваемый нами период приводили к большим потерям личного состава, боевой техники и не имеющему цены, разумеется, в оперативном плане, времени…

Надо отметить, что немало и других ошибок и недостатков было обусловлено отсутствием у командного состава Красной Армии достаточного опыта в организации и ведении наступательных действий, можно сказать, на всех уровнях управления. К ним, в первую очередь, следует отнести слабую отработку вопросов взаимодействия между пехотой, танками и артиллерией. Недостаток сил и средств, с одной стороны, и стремление в этих условиях как-то усилить огневую и ударную мощь первых эшелонов, с другой, приводили к тому, что нередко войска строились в один эшелон. Отсутствие же вторых эшелонов приводило к тому, что после прорыва тактической зоны обороны противника развивать успех уже было некому.

Незавершенность операций Красной Армии в ходе общего наступления зимой 1941 — 1942 года, а, следовательно, и в битве под Москвой объясняется также причинами субъективного порядка, в частности, ошибкой, допущенной высшим командованием Красной Армии. Эта ошибка заключалась в том, что Верховный Главнокомандующий, находясь под впечатлением разгрома противника под Москвой и успехов, достигнутых в ходе контрнаступления, был настроен оптимистически. Он считал, что и на других фронтах противник не выдержит ударов Красной Армии. Отсюда возникла идея начать как можно быстрее общее наступление на всем советско-германском фронте. Однако одновременное наступление на всех важнейших направлениях при отсутствии общего решающего превосходства в силах и средствах над противником привело к распылению стратегических резервов, к их равномерному распределению между фронтами. А это, в свою очередь, привело к тому, что, когда для завершения окружения и ликвидации главных сил группы армий «Центр» Западному фронту потребовались дополнительные силы, их у него не оказалось. Кроме того, преувеличенное представление о возможностях советских войск и недооценка противника породили у советского командования малооправданную надежду на то, что теперь, в новой обстановке, можно добиться больших побед, не делая паузы перед новой наступательной операцией. Однако стремление провести новые крупные операции сразу же вслед за операциями, которые начались от обороны и явились как бы естественным, логическим развитием контрударов, далеко уже не- соответствовало возможностям войск Западного фронта. Западный фронт уже исчерпал все свои резервы.

Однако успехи, достигнутые в первых операциях, продолжали кружить голову. Хотелось не только отогнать фашистов от Москвы как можно дальше, но и” воспользовавшись расстройством немецко-фашистских войск и растерянностью их командования, нанести группе армий «Центр» сокрушительное поражение. Но возникшее на этой почве стремление продолжать без паузы наступательные операции не увенчались успехом, несмотря на все старания высшего командования Красной Армии и героические усилия самих войск. Оно, это стремление, вполне естественное, ясное и конкретное по своей сути, не было переложено на столь же конкретный язык военного искусства, потому что военное искусство может проявляться лишь тогда, когда оно имеет в своем распоряжении и может оперировать в нужный момент определенным минимумом сил. Военное искусство дает идеи, но, чтобы эти идеи могли материализоваться, нужны соответствующие силы.

Беда наша в тот период заключалась в том, что намерения советского военного руководства значительно опережали возможности страны и Вооруженных Сил воплотить эти намерения в жизнь. А ведь еще Ленин обращал внимание на опасность подобного рода ошибок. Вот что он писал: «Главная ошибка всех нас была до сих пор, что мы рассчитывали на лучшее; и от этого впадали в бюрократические утопии… Надо это в корне переделать». Чтобы планы были реальными, Ленин требовал «рассчитывать на худшее». Только так, потому что задачи, определяемые любым планом, в том числе и планом операции, должны соответствовать реальным возможностям. А в ходе битвы под Москвой возможности войск Красной Армии во многих их проявлениях были израсходованы в значительной мере уже в ходе оборонительного сражения и первых наступательных операций. Учитывая, что контрнаступление «выросло» из контрударов, в известном смысле, неожиданно, первые наступательные операции велись в основном теми же силами и средствами, которыми питалось оборонительное сражение в заключительной его фазе и которые ни в коей мере ни по количеству, ни по качеству не отвечали задачам наступления. Того, что имелось, для успешного ведения последующих операций было уже недостаточно.

Этот дефицит сил и средств становился с каждым: днем все более острым. Для выполнения определенных Ставкой огромных задач нужны были дополнительные, притом весьма значительные силы, а также вооружение, боеприпасы, боевая техника. Все это фронт получал, но до полного удовлетворения его нужд было далеко. А для создания и накопления необходимых ресурсов Ставке требовалось время. «Вот почему, — пишет в своих мемуарах Маршал Советского Союза А. М. Василевский,— войска вынуждены были, не завершив начатых тогда наступательных операций, переходить к обороне».

Советское командование, приступая к последующим операциям без паузы, без основательной предварительной подготовки, в своих решениях исходило из необходимости не дать противнику времени для подвода резервов из глубины и организации обороны на вновь занятых рубежах. Но это были благие намерения, так как исходили не из обоснованных расчетов, а из голой интуиции и стремления к активности любой ценой, без учета возможностей своих войск, которые к этому времени резко сократились, особенно в материальном плане. Да и в плане морально-психологическом, несмотря на общий подъем духа советских воинов, обусловленный успешными действиями, нельзя было не учитывать огромной морально-физической усталости личного состава войск, накопившейся как в ходе тяжелых оборонительных боев, так и в ходе первых наступательных операций. Не учитывать всего этого было нельзя. В ответственные моменты вооруженной борьбы это чревато тяжелыми последствиями. А иногда и гибельно.

Однако, в голову приходит «крамольная» мысль: допустим хотя бы задним числом, что высшее командование Красной Армии, прежде чем начать последующие операции, сделало бы паузу в наступлении, с тем чтобы использовать ее для накопления боевых ресурсов, создания запасов материальных средств, восполнения потерь, понесенных войсками, перегруппировки сил и средств и создания ударных группировок на наиболее перспективных направлениях — словом, для всесторонней подготовки операций. Каковы были бы в этом случае конечные результаты этих операций? Анализируя всесторонне подобную модель обстановки, мы пришли к выводу, что в рассматриваемых условиях войска Западного фронта безусловно выиграли бы в степени обеспеченности материальными средствами, повысили бы свою ударную мощь, но, проиграв во времени, они не сумели бы использовать полученные преимущества, так как противник, учитывая его оперативность и высокую степень организованности, сумел бы достаточно эффективно использовать предоставленное ему время, чтобы создать мощную оборону и закрепиться на занимаемых рубежах.

На занимаемых рубежах… А рубежи эти после первых операций, осуществленных в рамках контрнаступления хотя и быта отодвинуты на запад, но все еще находились в опасной близости от Москвы. Непосредственная угроза столице продолжала существовать. Вот это обстоятельство, видимо, и оказалось решающим, когда советское командование встало перед необходимостью выбора: делать паузу или же продолжать наступление без паузы? И оно сделало свой выбор: продолжать наступление без паузы. Потому что пауза все- таки не гарантировала такой степени материальной обеспеченности и оперативной готовности войск, которые в свою очередь, позволили бы прорывать взамен поспешно занятой теперь уже, после паузы, подготовленную с хорошо организованной системой огня и заграждений оборону пришедшего в себя и усилившегося резервами противника. Думается, что в решении советского командования была своя логика: если бы была сделана пауза, то советские войска, потеряв «инерцию», а, главное, время, предоставили бы противнику важный шанс выправить свое положение. А этого делать было никак нельзя. Нужно было, насколько хватало сил, отбрасывать врага дальше на запад, чтобы обеспечить Москве возможно большую степень безопасности.

Анализ ситуации, сложившейся в то время, показывает, что, если бы даже субъективные факторы «работали» на нас исключительно со знаком «плюс», то, все последующие операции, неважно, начинались бы они после паузы или же без паузы, все равно носили бы на себе печать незавершенности. Возможно, что операции, начатые после паузы, имели бы даже большую степень незавершенности. Все дело в том, что в тот период обстоятельства были настолько тяжелыми, сложными и противоречивыми, что выигрыш в одном неминуемо оборачивался проигрышем в другом, трудно было одновременно и с оптимальным результатом для себя решать и проблему времени и проблему обеспеченности войск всем необходимым на всю глубину планируемых операций. Словом, в тех условиях объективно еще не существовало для Красной Армии таких возможностей, которые позволяли бы любую операцию доводить до ее логического конца. Противник был еще очень силен.

Однако некоторая незавершенность заключительных операций в битве под Москвой ничуть не умаляет величия победы Красной Армии. Потому что эта победа была одержана в тяжелой, неблагоприятной в целом для Советской страны обстановке, в сложных условиях зимы. Потому что, несмотря на неравенство сил сторон, советским войскам удалось решить целый ряд очень важных и сложных задач как собственно оперативно-стратегического, так и военно-политического характера, что не только облегчило положение Советской страны и ее армии, но и в известной мере изменила положение в их пользу, а в целом — создавала реальные перспективы. Для активных действий с решительными стратегическими целями в кампании 1942 года. Все это, в свою очередь, свидетельствовало о том, что советское военное искусство поднялось на новый, более высокий уровень, что ему уже под силу решение самых сложных оперативно стратегических задач. Дело было, однако, за тем, чтобы высокому уровню советского военного искусства обеспечить материальную базу столь же высокого уровня.

В свете достигнутых Красной Армией успехов неуклюже выглядят попытки наших недругов, не гнушаясь ничем, вплоть до прямых фальсификаций, принизить значение ее побед, охаять ее военное искусство. В них говорит не только уязвленное самолюбие битых генералов, но и неудовлетворенная жажда реванша…

Итак, битва под Москвой завершилась тяжелым поражением немецко-фашистских войск. Завершилась провалом всего плана «молниеносной войны». Это поражение весьма отрицательно сказалось на морально психологическом состоянии армии и народа фашистской Германии, да и не только Германии. Ореол непобедимости, который долгое время окружал немецко-фашистскую армию в глазах ее союзников, заметно потускнел… И вот, чтобы хоть как-то успокоить общественное мнение внутри страны, вновь вселить чувство уверенности в собственных солдат и сохранить на международной арене престиж непобедимой державы, пропагандистский аппарат фашистской Германии делал все, чтобы подать происшедшее на восточном фронте как нечто несущественное, как малозначащий эпизод, как следствие стечения неблагоприятных, случайных обстоятельств, а отнюдь не как закономерное явление и, разумеется, не как расплату за авантюризм, за пороки плана «молниеносной войны».

Это тогда. Но и теперь, спустя 40 лет после завершения битвы, уже задним числом, с иным акцентом и иными утилитарно-идеологическими установками битые фашистские генералы и их современные апологеты продолжают фальсифицировать историю. Им не дают покоя оперативно-стратегические результаты битвы под Москвой, битвы, которая была выиграна Красной Армией уже в первый год войны, но результаты которой сказывались затем на всем ее ходе и в немалой степени предопределили ее исход. Им так не хочется проигрывать сегодня сражение, которое уже было проиграно 40 лет тому назад! И это не удивительно. Это не каприз, а вполне целеустремленное желание, идеологически осмысленная установка — во что бы то ни стало обелить битых фашистских генералов. Это нужно неонацистам всех мастей, нужно тем, кто жаждет реванша, и… американским претендентам на мировое господство. И в этом своем сумасбродном стремлении хоть на бумаге переиграть сражение, которое стало достоянием истории со всеми своими итогами — и политическими и собственно военными, — почитатели «фюрера» и апологеты немецкого военного искусства, потеряв покой, проигрывают битву под Москвой вновь и вновь, делают тысячи различных предположений, реальную и конкретную обстановку тех дней препарируют как кому вздумается, обставляют ее сотнями «но» и десятками «если»… И делается все это для того, чтобы придать реальной обстановке тех дней такое содержание, которое приводило бы их к искомому результату — к победе фашистов под Москвой. «Ах если бы!..» Но, увы, господа, к вашему великому сожалению, история имеет ту особенность, что ее нельзя переиграть. И связано это с неумолимостью хода времени, его необратимостью. Что было, то было, и никому уже не дано изменить того, что прошло, что стало достоянием истории. Вы были биты, господа, — и биты жестоко! — вот это первый и самый важный военно-политический итог битвы и вместе с тем урок на веки вечные.

Есть и такая категория фашиствующих буржуазных военных теоретиков и историков, которая, якобы, в поисках истинных причин постигшей группу армий «Центр» катастрофы, на самом деле пытается увести читателя в сторону, чтобы спасти «честь мундира» и таким образом доказать недоказуемое. А доказать страсть как им хочется, что войска фашистской Германии были всего на волосок от победы в битве у стен Москвы, что если эта победа не стала реальностью, то в этом повинны только досадные случайности… которые, якобы, вторглись в хорошо продуманные планы фашистских генералов в самый неподходящий момент. Из этого делаются весьма недвусмысленные выводы, направленные на то, чтобы еще раз подчеркнуть недостижимо высокий уровень военного искусства фашистской Германии. Более того, эти ученые мужи от военной науки и военной истории делают все, чтобы как можно сильнее принизить уровень советского военного искусства. Они утверждают, что победы Красной Армии — следствие не столько высокого уровня советского военного искусства, сколько просчетов, допущенных немецкими генералами. Пусть даже так. Но ведь просчеты допускаются не сами по себе, просто так, а в реальной борьбе со столь же реальным противником. А это говорит о том, что каким бы ни был уровень советского военного искусства — «низким» или «высоким», уровень военного искусства фашистской Германии был значительно ниже.

А теперь, чтобы не быть голословным, рассмотрим конкретные факты в конкретных обстоятельствах, доводы наших противников и попробуем разобраться, на чьей же стороне правда, чье военное искусство находилось и находится на более высоком уровне. Хотя можно было бы и обойтись без этого: ведь баланс одержанных сторонами побед и понесенных ими поражений даже в отдельных сражениях явно не в пользу фашистской Германии. Но самым убедительным свидетельством высочайшего уровня советского военного искусства является конечный результат войны — победа, одержанная Красной Армией и увенчанная красным стягом в самом сердце Берлина. Если в исходе отдельных операций, правда, редко, но все-таки могут известную роль сыграть и элементы случайного, то в исходе войны, особенно такой напряженной и затяжной, какой была Великая Отечественная, решающую роль могли сыграть и действительно сыграли только объективные факторы силы, объективные закономерности. Так, что же помешало фашистам добиться под Москвой победы, победы, до которой, по их уверениям, оставалось сделать лишь полшага? И почему эти полшага не были сделаны? Оказывается, им помешали непролазная грязь, а затем уже небывалые морозы. Никто не отрицает, что грязь и морозы осложнили действия немецко-фашистских войск. Не умаляя значения самоотверженных и героических действий советских войск, которые велись ими на пределе их боевых и человеческих возможностей, надо сказать, что зимние условия в какой-то мере свели на нет преимущество фашистов в танках и авиации. Однако, сетования наших недругов на неблагоприятные погодные условия несостоятельны, ибо «генерал Грязь» и «генерал Мороз» в равной мере воздействовали на войска обеих воюющих сторон. Но если немецко-фашистские войска оказались более чувствительными к сюрпризам «проказницы зимы», то это была не просто беда, случайно и неведомо откуда на них свалившаяся, а вина их собственных высших военачальников, не сумевших заранее и всесторонне оценить условия, в которых наиболее вероятно придется им действовать, и соответственно подготовиться. Собираясь на войну, расчетливый полководец предусмотрительно подумает и о зиме. А если фашистские военачальники строили все свои расчеты на том, что им удастся закончить войну до наступления зимы, то они совершили еще более крупный просчет: они недооценили силу возможного сопротивления Красной Армии. Следовательно, они совершили грубейший просчет в оценке самого важного элемента оперативно-стратегической обстановки, в оценке своего противника. А это уж совсем непростительно тем, кто с настойчивостью, достойной лучшего применения, вот уже в течение многих десятилетий угодливо подчеркивает приоритеты немецко-фашистской армии почти по всем разделам военного искусства.

Нет, господа хорошие, тот, кто претендует на высокий, недосягаемый для других уровень военного искусства, не может, не имеет права делать столь элементарные просчеты. Советские военачальники, вплоть до самых высших рангов, особенно в начале войны, тоже допускали просчеты, порой влекшие за собой трагические последствия, но мы никогда не пытались обелить их любой ценой.

Таким образом, несмотря на то, что немцы считали свой план «молниеносной войны» вершиной военной мысли, продуманным во всех деталях планом стратегических действий, на деле оказался не столь уж безупречным, более того, он оказался порочным по многим его составляющим. Действительно, план «молниеносной войны» имел ряд сильных сторон. В частности, он предусматривал способы действий, которые почти не оставляли противнику времени на осуществление эффективных контрмер. Первые же удары немецко-фашистских войск поставили Красную Армию в чрезвычайно тяжелое положение, вынудили ее действовать одновременно на широком фронте в очень сложной и динамичной обстановке, разобраться в которой так сразу не представлялось возможным. Это привело к тому, что первые же принципиальные решения Советского Верховного командования оказались несоответствующими обстановке, а задачи, поставленные войскам Красной Армии, — не соответствовавшими их возможностям. Недостаток времени и, как следствие этого, незнание обстановки и неверные решения еще более усугубляли и без того тяжелое положение, в котором оказались советские войска.

Таковы были сильные стороны плана «молниеносной войны», которые обусловили слабости и неудачи Красной Армии в начале войны. Но стоило Советскому Верховному командованию разобраться в обстановке и принять решения, более соответствовавшие складывающейся обстановке, а войскам Красной Армии набраться боевого опыта и проявить несколько большую стойкость, как пресловутый план «молниеносной войны» стал оборачиваться к своим авторам уже не столько своими сильными сторонами, сколько своими слабостями. И это неудивительно, ибо оперативный план — это не только замысел действий, это не только способы действий, призванные реализовать этот замысел, но и целый ряд мероприятий, призванных всесторонне обеспечивать реализацию этого замысла. И если немецкие солдаты оказались плохо экипированными для действий в зимних условиях, а танки испытывали перебои в снабжении горючим, то это не досадный просчет в материально-техническом обеспечении войск, недогляд фашистских интендантов, а очень существенный недостаток самого оперативного плана. Ибо успех в современной операции достигается не только умелыми действиями войск, но и своевременным и всесторонним их обеспечением. Таким образом, план «молниеносной войны» исходил, в первую очередь, из тех «плюсов», которыми располагала фашистская Германия и ее вооруженные силы, и почти совсем не учитывал тех «минусов», которые уже были в наличии или же могли возникнуть в ходе войны. Гитлеровцы, видимо, считали, что «плюсы» автоматически перевесят возможные «минусы». Но, если генералы, планирующие операцию, соотносят возможности сторон, их боевую мощь как таковые, без учета того, как эти возможности, как эта мощь могут трансформироваться в зависимости от погодных и иных условий, то эти генералы не отвечают своему назначению. Ибо каждый мало-мальски сведущий в военном деле человек знает, что обстановка складывается из многих элементов, и не оценивать влияния хотя бы некоторых из них, в частности, погоды и местности, на боевые возможности сторон, а, следовательно, на ход и исход боевых действий— значит, проявлять свою профессиональную однобокость, некомпетентность. Каждый элемент обстановки имеет свое значение, но оно не постоянно, оно меняется в зависимости от условий, в которых приходится вести боевые действия. Если в данный момент один из элементов кажется несущественным, то это не значит, что им следует пренебрегать в своих расчетах. Назавтра этот же элемент может превратиться в фактор самого большого оперативного значения.

Фашисты же, рассчитывая на «блицкриг», то есть на то, что война будет протекать по разработанным ими планам и все стратегические задачи будут решены в намеченные ими же сроки, пренебрегли таким фактором, как погода. Они забыли при этом, что война — не односторонне направленный процесс, что в ней по необходимости участвуют две стороны и что воля и сила одной стороны обязательно встречают противодействие воли и силы другой стороны… Они забыли не только про «овраги, по которым ходить», но и про гордый и мужественный советский народ и его доблестные вооруженные силы. В упоении желанной и, как им казалось, скорой победой они забыли многое из того, что делало советский народ непобедимым: советский общественный и государственный строй, морально-политическое единство советского народа, его патриотизм, его веру в святость и осуществимость ленинских заветов.

О том, что погода не играла решающей роли в исходе битвы за Москву, свидетельствует и тот факт, что немецко-фашистские войска, наступая на Москву, развивали темп всего 4–5 километров в сутки, а советские войска, перейдя в контрнаступление, в тех же условиях, а, может быть, и похуже (ибо снежный покров стал к тому времени значительно более глубоким, начались метели, усилились морозы), гнали фашистов на запад с темпом 10–12 километров в сутки. А ведь фашисты, как обороняющаяся уже сторона, имели ряд преимуществ. Во-первых, они располагались в населенных пунктах, что позволяло им держать в своих руках узлы дорог и, таким образом, сохранять за собой свободу маневра силами и средствами на угрожаемые направления. Во- вторых, значение населенных пунктов, как узлов сопротивления, в зимних условиях резко возрастало — при глубоком снежном покрове и почти полной невозможности действовать крупными силами вне дорог наступающие в большинстве случаев обрекались на фронтальные атаки, отражать которые не составляло особого труда. Кроме того, гитлеровцы могли не очень-то беспокоиться за промежутки между населенными пунктами, прикрытие которых они осуществляли, главным образом, огнем средств, расположенных в районе населенных пунктов. В-третьих, возможность вести оборону, находясь в основном в населенных пунктах и располагая, таким образом, условиями для обогрева личного состава войск, в зимних условиях приобретала значение оперативного фактора: оборонявшиеся немецкие солдаты находились в более «комфортных» условиях, чем советские солдаты, которые в ходе наступления по много суток подряд находились в открытом поле под огнем хорошо укрывшегося от непогоды противника.

Дело в том, что фашисты, отступая, оставляли за собой сожженные до тла населенные пункты и тем лишали советских воинов возможности хоть ненадолго укрыться от метелей и морозов.

Так что, если говорить о погоде, то у военачальников Красной Армии больше оснований сетовать на ее лютость, чем у генералов вермахта. Но не станем уподобляться битым генералам, которые издавна свои синяки объясняют другим каверзами природы. Будем считать, что условия погоды для обеих сторон были одинаковыми. Да иначе и не может быть на поле боя. Оно — это поле — едино для обеих сторон. И морозы, и вьюги — и тем и другим поровну. Но кто как их переносит— это другое дело. Это зависит и от физических качеств солдат, их закалки и выносливости, и от их силы воли и чувства долга. В этом отношении, нет сомнения, что советские солдаты стояли несоизмеримо выше солдат вермахта. Однако способность советских солдат выносить любые лишения, выдерживать нечеловеческое напряжение объяснялись не только качествами, данными им природой и развитыми в ходе боевой подготовки в рядах армии, но и качествами, воспитанными в них партией коммунистов: преданностью знамени великого Ленина, безграничной любовью к своей социалистической Родине, стремлением любой ценой отстоять ее от врага и добиться, таким образом, тех благородных и возвышенных целей, ради которых они вели войну с фашистами. Так что немцев под Москвой громил не «генерал Мороз», а советский солдат. Фашистов громили и советские генералы, чье ратное мастерство набирало силу с каждым новым боем. Это вынуждены были признать и сами немецкие генералы,, которые еще не потеряли способность трезво мыслить, Так, генерал Кильмансег в своем исследовании причин поражения немцев под Москвой писал: «… разгром под Москвой нельзя объяснять только наступлением морозов. По-моему мнению, мы были по-настоящему разбиты — в стратегическом и тактическом отношении».

Но не всем немецким генералам такие откровения по вкусу и поэтому, чтобы все-таки как-то принизить уровень советского военного искусства и способность советских войск к наступлению зимой 1941–1942 гг., они пускаются на всякие ухищрения, которые, однако, нередко бумерангом бьют по их собственным доводам. Так, генерал-полковник немецко-фашистской армии Л. Рендулич в своей книге «Управление войсками» пишет, что «беспрепятственному продвижению противника способствовали лишь бреши. Именно в этом смысле можно говорить о русском наступлении зимой 1941/42 года… Только наличие больших брешей и отсутствие сильных немецких резервов обеспечило русским успех в зимнем сражении».

Вот, оказывается, в чем дело, почему немцы потерпели поражение: от избытка больших брешей в их боевых порядках и недостатка сильных резервов в руках командования. Черт знает что! В одном (чего не надо) — избытки, в другом (что так необходимо) — острый недостаток!.. Как же так могло случиться? Ведь гитлеровские генералы все умели рассчитывать и им, по их же мнению, не было равных в мире по умению планировать, организовывать и вести боевые действия. Как же так случилось, что эти генералы в решающий момент решающего сражения остались без резервов, а фронт их войск зиял не заделываемыми дырами?

Можно констатировать то, что видишь. Однако, чтобы понять наблюдаемое, этого недостаточно. Для понимания того, что есть причина, а что следствие, нужно смотреть в корень явления, нужен глубокий анализ. Но Рендулич в данном случае не очень-то утруждает себя. Ему важно принизить русских. Однако это стремление оборачивается бумерангом и больно бьет фашистского генерала, уже битого в качестве командующего армией на советско-германском фронте. Теперь он оказывается битым и как военный теоретик, потому что его концепция относительно брешей не выдерживает ни малейшей критики.

Мало-мальски грамотный военачальник, не говоря уже об эрудированном военном теоретике, знает, что по меньшей мере неприлично объяснять удачи противника собственными промахами. Дело в том, что, как мы уже отмечали, эти промахи допускаются не просто так, сами по себе, а в борьбе. Следовательно, они являются следствием этой борьбы, следствием навязанных противником условий этой борьбы. Следовательно, противник, в данном случае войска Красной Армии, могут ставить себе в заслугу, что заставили фашистские войска действовать не в тех условиях, которые были выгодны им, а в условиях выгодных для себя. Они не дали им возможности организовать непрерывный фронт обороны. Это — во-первых. А, во-вторых, нельзя упрекать Красную Армию и в том, что она, несмотря на чрезвычайно тяжелые условия маневра, все-таки использовала эти бреши для прорыва в глубь фашистской обороны и на этом основании делать вывод о какой-то неполноценности ее оперативного искусства, ставить под сомнение способность ее войск вести наступление и добиваться успеха: ведь надо быть полной невеждой в военном деле, чтобы ломиться и биться головой в глухой забор, когда рядом приоткрыты ворота или же имеется лаз? В-третьих. Не выдерживают критики и сетования Рендулича на то, что успехи Красной Армии объясняются отсутствием у вермахта сильных резервов. Если у немецко-фашистского командования не оказалось под руками нужных ему резервов, то это опять- таки заслуга Красной Армии, ее военного искусства: ведь резервы у немцев испарились не сами собой — их вовремя перемолотили советские войска.

А в целом следует отметить, что умение выявить и использовать слабости и ошибки врага — один из важнейших показателей уровня военного искусства. Но главное состоит в том, что прежде чем выявить и использовать слабости и промахи врага, советское командование своими искусными действиями активно создавало условия, в которых неумолимо создавались и наиболее полно проявлялись эти слабости. В принципе, в этом и состоит суть военного искусства. Если обе стороны равносильны и ни одна из них не допускает ошибок, то никому — ни одной из сторон — не дано нарушить боевого равновесия и изведать радость победы. Военное искусство, собственно, в том и состоит, чтобы заставить противника ошибиться, а затем — использовать эту ошибку. Но в статике мало кто допускает ошибки. Поэтому по противнику следует наносить определенным образом организованные удары, чтобы принудить противника к действиям в невыгодных для него условиях и, таким образом, заставить его ошибиться, допустить промахи, которые приведут к нарушению первоначального равновесия в возможностях сторон и появлению у противника роковых для него слабостей. И, надо знать, что своими действиями Красная Армия создала для гитлеровцев такую ситуацию, в которой им не оставалось ничего другого, как действовать согласно говорке: «Каждый воюет так, как ему позволяет противник».

Таким образом, несмотря на острую нехватку многого из того, что крайне необходимо для успешного ведения вооруженной борьбы, войска Красной Армии: ее руководящий состав сумели все-таки в ходе зимнего наступления 1941–1942 года навязать противнику свою волю, заставили его ошибаться и добились значительных оперативных результатов. Как видим, эти результаты не были подарком судьбы или же прямым следствием промахов противника. Они стали возможны во многом благодаря неуклонно возросшему боевому мастерству советских войск и штабов.

Конец первой части.

А. Г. Гучмазов. Генерал армии И. А. Плиев

Издательство «Ирыстон» Цхинвал 1984